Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов

— Насколько я понимаю, на французских издателей рассчитывать не приходится?

— Да, пожалуй. Разумеется, я свяжусь с англичанами, у них там свободы больше — однако, на мой взгляд, начать следует все-таки с немецкой прессы. В особенности с тех газет, которые печатаются эмигрантами.

С точки зрения Тютчева, такой план выглядел вполне логично.

— Кстати, как настроен твой приятель Карл Маркс? Я уже лет десять слежу за публикациями этого журналиста.

— Они тебе нравятся? — вполне искренне удивился Гейне.

— Они мне весьма интересны.

— Ну, тогда я, разумеется, попытаюсь привлечь его на нашу сторону… — Генрих Гейне сам уже подумывал предложить гостю эту кандидатуру, однако опасался, что экономические и политические взгляды Маркса покажутся ему неприемлемыми. — Будет очень полезно, если господин Маркс начнет проводить определенную линию в интересах России. Он пользуется значительным авторитетом в так называемых революционных кругах, хотя многие считают его слишком умеренным. Но вообще-то вам лучше познакомится с Фридрихом.

— С кем познакомиться? — переспросил Федор Иванович.

— С неким Фридрихом Энгельсом. Он тоже немец и неплохо разбирается в военных вопросах.

— Где он сейчас?

— После восстания сорок девятого года Фридрих вынужден был бежать в Англию и обосновался в Манчестере. К сожалению, я не поддерживаю с ним переписку, однако вполне могу найти адрес через Карла или через местное отделение Союза коммунистов.

Разумеется, то, что Федору Ивановичу Тютчеву, дворянину и камергеру, приходилось уже читать или слышать о международной организации, упомянутой Генрихом Гейне, не могло вызвать у него особенного энтузиазма.

Однако выбирать не приходилось:

— Ладно, договорились. Найди мне адрес этого господина…

— Хорошо, Теодор. Обязательно.

Судя по тому, с каким трудом удалось Гейне одолеть очередной приступ кашля, гостю следовало заканчивать затянувшуюся беседу.

— Да, вот еще что… Генрих, я прочитал по-немецки твои «Романсеро». Великолепно!

— Тебе действительно понравилось?

— Хочешь, я попробую перевести этот сборник на русский язык?

— О чем ты спрашиваешь, конечно!

— Возможно, мы издадим его в Петербурге или в Москве. Конечно же, с предисловием автора…

— Искуситель… Конечно же переводи! Когда-то это у тебя неплохо получалось.

Уже прощаясь и предупредив хозяина о том, что заглянет к нему еще раз перед самым отъездом, Федор Иванович показал взглядом на немецкую Библию в кожаном переплете, лежавшую возле изголовья больного:

— Неужели ты опять вернулся в лоно церкви, Генрих?

— Вовсе нет, Теодор. Но я возвратился к Богу, подобно блудному сыну — после того как половину жизни пас свиней у гегельянцев…

* * *

Дворец, возле которого Федор Иванович вышел из коляски, раньше принадлежал Талейрану.

Теперь его хозяйкой была княгиня Дарья Христофоровна Ливен — сестра покойного шефа жандармского корпуса и вдова высокопоставленного дипломата, еще несколько десятилетий назад связавшая свою судьбу с российскими секретными службами.

Как написал один острослов, светский модный салон того времени — это человек, чаще всего женщина, и адрес.

Обыкновение принимать гостей в определенный день недели между двумя и семью часами пополудни привилось в дамском обществе Парижа только при Июльской монархии, и с того времени салон княгини Ливен заключал в себе два совершенно различных мира.

Многочисленные вечерние гости его были публикой очень шумной и легкомысленной. Напротив, от четырех до шести часов Дарья Христофоровна принимала у себя людей серьезных — женщин среди них было мало, преобладали политики, дипломаты, военные и литераторы. Завсегдатаями салона считались, например, австрийский посол фон Гюбнер, министр внутренних дел граф Шарль де Ремюза, герцог Омальский — четвертый сын покойного Луи Филиппа, и даже председатель Законодательного корпуса Морни, единоутробный брат тогдашнего французского императора.

Из Парижа княгиня выезжала редко, так что за исключением летних месяцев ее салон принимал посетителей постоянно, а иные завсегдатаи бывали у нее каждый день. Приглашая гостей на вечера, она очень старалась, чтобы в число их попадали не только те люди, которых хотела бы видеть у себя она сама — но и те, кто мог быть интересен русскому правительству.

При этом, впрочем, не было никакой возможности избавиться от необходимости принимать у себя нескончаемый ряд докучных посетителей, которых следовало приглашать исключительно ради соблюдения приличий. Чтобы подобная публика не переполняла гостиную, княгиня принимала их по очереди, мелкими порциями, в течение всей зимы — и оттого надежда быть приглашенным, сбывавшаяся далеко не всегда, сообщала ее вечерам в глазах представителей парижского высшего света дополнительную притягательность.

Между прочим, посол Николай Дмитриевич Киселев жил в Париже намного скромнее — да и вообще поговаривали, что по-настоящему представляет интересы России во Франции не он, а именно престарелая княгиня…

В нынешний приезд Федору Ивановичу посчастливилось застать один из последних приемов в салоне княгини Ливен — вообще-то, светский сезон в Париже продолжался от декабря до Пасхи. Сезон этот делился на две части: до Великого поста и во время него. До поста свет французской столицы был занят танцами, светскими и благотворительными балами, а также костюмированными представлениями по случаю масленицы. Во время поста танцевали меньше и больше слушали музыку.

В течение мая светское общество покидало столицу, и тому, кто не хотел менять привычный образ жизни с наступлением лета, приходилось перебираться в Лондон — англичане, в противоположность французам, проводили зиму в поместьях, развлекаясь псовой охотой, а с наступлением первых теплых дней возвращались в свою столицу. Большинство же аристократов и высших сановников уезжало в свои замки или загородные дома и с удовольствием приступало к игре в поселян — для того в основном, чтобы после непродолжительного отсутствия воспевать прелести сельской жизни. Летняя миграция носила всеобщий характер, так что в Париже, по меткому замечанию одного из газетчиков, не оставалось никого, кроме пэров, пролетариев и провинциалов, приехавших полюбоваться достопримечательностями столицы Франции.

Модный молодой человек, например, и помыслить не мог бы о том, чтобы показаться в Париже в июле или даже в сентябре. Доходило до того, что беднягам, которые по причинам экономическим не имели возможности уехать в имение, за границу, на лечебные воды или развлечь себя купанием в море, оставался один-единственный выход — отъезд симулировать. Приличия предписывали с утра до вечера сидеть дома, не показывая носа на улицу, выходить только под покровом ночи, а встретив знакомого, делать вид, что ты его не знаешь. Октябрь по традиции посвящался охоте, так что в Париж светское общество начинало возвращаться лишь в ноябре.

Княгине Ливен подобное положение вещей причиняло нестерпимые муки. Она чувствовала себя счастливой лишь в своем парижском доме, в самом центре жизни светской и политической, питала нескрываемое отвращение к существованию за городом — но тем не менее покидала Париж, спасаясь