Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
Разумеется, среди прочих заметных фигур усердно посещал салон Дарьи Христофоровны и российский посол — однако расположением хозяйки он не пользовался.
— Ваш Киселев — законченный дурак… — заявила она Тютчеву на первой же встрече. При этом она, если быть точным, употребила куда более грубое и совсем непечатное французское выражение, которое Федору Ивановичу еще ни разу не приходилось слышать из дамских уст. — Они вместе с канцлером Нессельроде, окончательно выжившим из ума, постоянно втягивают государя в какие-то нелепые истории! Чего стоила только вся эта возня с титулованием Наполеона III — то ли брат мой, то ли друг мой… Ну скажите на милость, большая ли разница, каким образом русский император станет в письме обращаться к французскому императору? А ведь из-за нее в позапрошлом году едва уже войны не случилось… — Найдя в лице Федора Ивановича благодарного и внимательного слушателя, княгиня не особенно стеснялась в выражениях. — Граф Нессельроде с каким-то поистине ослиным упорством убеждает государя нашего в вечной преданности англичан и австрийцев. Он докладывает, будто нынешняя Европа слаба и оттого неспособна к объединению, что вот-вот все придет в полный порядок, а в результате — конфуз за конфузом… Скажите, правда ли, что фельдмаршал Паскевич после одного из недавних смотров гвардии в Красном Селе кричал при иностранных дипломатах: «А ну-ка подавайте сюда Европу! Мы от нее места мокрого не оставим…»?
— Мне об этом случае тоже рассказывали.
— Ох, умеет же все-таки наш государь окружать себя полными идиотами…
Впрочем, сегодня, в присутствии посторонних людей, княгиня Ливен вела себя так, как и подобает стареющей светской львице, — со всеми держалась с изысканной простотой и была обходительна донельзя.
— Пойдемте я вас представлю…
Гостей было немного, человек десять-двенадцать в общей сложности. Отрекомендовав им Федора Ивановича в качестве своего дальнего родственника из России, ненадолго приехавшего в Париж по служебным делам, хозяйка распорядилась подать ему чая с пирожными.
— Угощайтесь, мой друг… Николай Дмитриевич обещал скоро быть.
В ожидании посла Тютчев взял поданную лакеем чашку и прислушался к беседе, которую вели между собой офицер французского флота, некая дама и господин средних лет, говоривший с отчетливым бельгийским акцентом.
— Светского общества в столице больше нет, — утверждал этот господин. — Оно безвозвратно исчезло, то общество, какое существовало при старом порядке, и вместе с ним забывается подлинное умение жить, рассуждать о чем-либо прекрасном, шутить…
— Вы совершенно правы… — вздохнула его собеседница с таким видом, будто и на самом деле могла помнить парижскую аристократию, собиравшуюся, к примеру, до революции в салоне мадам де Сталь.
— Всему причиной появившееся в последние годы обыкновение приглашать три сотни гостей по самому ничтожному поводу, — поддержал ее моряк.
— Деньги! Деньги — вот зло, которое убивает приличия…
Николай Дмитриевич Киселев появился среди гостей, когда темой обсуждения стали уже итоги сезона в итальянской опере. Все единодушно сошлись на том, что театральное искусство находится в полном упадке и что значительно более удовольствия можно получить, посещая любительские спектакли в особняке графа Жюля де Кастеллана, нежели от игры так называемых профессиональных актеров.
Раскланявшись со всеми присутствующими, поцеловав руки дамам и сделав несколько дежурных комплиментов, Николай Дмитриевич в конце концов добрался и до Тютчева.
— Вы еще не успели соскучиться в этом паноптикуме? — понизив голос, поинтересовался он.
Он был похож на постаревшего Евгения Онегина, и Федор Иванович вспомнил, что когда-то молодой дипломат Киселев действительно поддерживал приятельские отношения с поэтом Пушкиным.
— Нет, что вы, ваше превосходительство… очень интересно послушать, чем теперь дышит Париж.
— И чем же он теперь, по-вашему, дышит? — снисходительно улыбнулся посол.
— Друг мой, чтобы судить о речах, произносимых французами, мало знать, к какой партии они принадлежат, — очень кстати вмешалась в разговор подошедшая княгиня. — Надо еще учитывать, какую позицию занимали они до Июльской революции, были ли они в оппозиции — и если были, то по какой причине. Кроме того, надо попытаться выяснить, какие обстоятельства вынудили их встать на сторону нового императора, в полной ли мере они ему привержены или же разделяют официальное мнение правительства только по определенным вопросам. — Дарья Христофоровна многозначительно посмотрела на Киселева, которому, собственно, и предназначалась эта сентенция, после чего предложила: — Господа, вы еще не видели моих новых гобеленов? Пойдемте я покажу… великолепная работа!
Гобелены действительно стоили того, чтобы ими полюбоваться. Однако, поднявшись по лестнице вслед за хозяйкой, ни посол, ни Федор Иванович не стали тратить время на обсуждение качества нити и красок.
— Я прочитал ваш доклад… — сообщил Киселев. — В нем достаточно много разумного.
— Благодарю вас, ваше превосходительство.
— Не стоит. Думаете, мне и самому не понятно — вопрос о Святых местах, как, впрочем, и все, что к нему относится, не имеет никакого действительного значения, и весь этот Восточный вопрос, возбуждающий столько шума, послужил французскому правительству лишь средством расстроить континентальный союз, который в течение почти полувека парализовал Францию. Да, я понимаю, наконец представилась возможность посеять раздор в могущественной коалиции, некогда разгромившей Бонапарта, и его племянник схватился за это обеими руками. Нынешнему императору очень выгоден миф, будто Россия стремится к расчленению Турецкой империи. Это неверно — война будет вестись не за Турцию, а против нас.
— Каково бы ни было ее происхождение, эта война станет, по существу, вторжением в Россию с Запада, — кивнул Федор Иванович, обрадованный пониманием со стороны посла.
— Без сомнения, Наполеон III ищет войны и хватается за все поводы к ссоре, даже самые ничтожные и искусственно создаваемые, — продолжил Киселев. — Очевидно, ему не дают покоя военные лавры гениального дядюшки…
— Наполеон III — упорный честолюбец и властолюбец, абсолютно лишенный каких-либо моральных сдержек в стремлении к основным своим целям, — напомнила княгиня Ливен. — Он без малейшего труда и раздумья пойдет на любой самый бессовестный обман, на самое обильное кровопролитие, на самую явную и наглую демагогию, если она в данный момент полезна для него, и не задумается пустить в ход все средства полицейского террора и военной репрессии… Однако он вовсе не глуп, осторожен и расчетлив, в этом нет никакого сомнения.
— Более того, французский император понимает, что одна лишь война могла бы не только длительно охладить революционные настроения его подданных, но и окончательно привязать к нему армию, покрыть славой новую империю и надолго упрочить династию.
Федор Иванович был полностью согласен с подобными выводами, однако позволил себе пойти еще дальше:
— Но для этого война должна быть удачной. А в какой же войне у французов больше шансов на выигрыш, как не в такой, где в тесном союзе с
