Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

– Что-то ещё?

Георгий Валерьянович тихо сказал:

– Рыбки были. Много.

– Рыбки?

– Это детки. И ведь целый выводок, не меньше десятка!

– Не испугалась Оленька такой перспективы?

– Смутилась. Оно и понятно. Уточнила только, нельзя ли остановиться на трёх.

– И вы как? Разрешили?

– Я ответил: «Судьба рассудит».

– Я не понимаю, Георгий Валерьянович, что же такого неординарного вы предрекли Оленьке? Большую любовь и принца с телегой завоёванного добра? Или это не всё?

Георгий Валерьянович вцепился в колени пальцами так, что побелели костяшки.

– Ещё выпала карта «Смерть». Я не успел подтасовать. Не пугайтесь! Это не физическая смерть, это карта перерождения. Что-то прежнее должно умереть, чтобы появилось новое.

– Вот и прекрасно! Ваш женский образ, Зинаида Порфирьевна, оставит вас, на смену ему придёт мужской!

– Вы не поняли, Алексей Фёдорович, умереть должно у Оленьки. И теперь я за неё беспокоюсь. Вдруг будет как с Варей…

Алексей похолодел. Он понял, что хотел сказать ему друг. Как резко и болезненно умерла идейная красавица в Варваре Дмитриевне и как тяжело и медленно рождается другой человек, они наблюдали совсем недавно. Вслух он отрезал:

– Не проводите параллелей там, где их нет! Ваше предсказание может означать что угодно! Должен вам сказать, Георгий Валерьянович, Зинаида Порфирьевна провела прекрасную подготовительную работу, так что действуйте!

Садовский затравленно глянул, вскочил, сделал кружочек по комнате. Не найдя правильного места, он остановился, обхватил себя, сунув ладони под мышки и признался:

– Я боюсь. Да разве вы не заметили, Алексей Фёдорович, какую свинью я подложил себе этим гаданием? Не услышали проблему?

– Признаюсь, нет.

– Я по глупости своей пообещал познакомить Оленьку с самим собой! Даже при всей изобретательности Зинаиды Порфирьевны я не представляю, как это сделать! Раздвоиться только.

Георгий Валерьянович уставился на Алексея несчастными глазами:

– Спасайте, Алексей Фёдорович!

* * *

Почему-то Алексею казалось, что в эту передрягу его втянул не кто иной, как рыжий. Ведь это он познакомил его со свахой. Хотя технически это сделала Варвара Дмитриевна, но виноват всё равно Квашнин. Уж как бы отчаянно он глумился, видя текущее положение Алексея!

Алексей поправил юбки. И как в этом ходить? Платье Зинаиды Порфирьевны было ему явно коротковато.

– Ничего, – заверил его Садовский. – Накинем сверху шубу, и будет незаметно.

– Всё же я сомневаюсь, Георгий Валерьянович, что Оленька не заметит подмены. Она не единожды общалась с Зинаидой Порфирьевной.

– А вы сделайте так, чтобы не заметила! – визгливыми интонациями самой лучшей свахи воскликнул Садовский. – Перенимайте манеры, копируйте и побольше экспрессии! Non avere peli sulla lingua![110]

– Ну вот! Я и итальянского не знаю! Ни единой фразы! Как я должен ругаться, по-вашему?

– Вы же медик! Вспоминайте латынь! Название мышц вполне подойдёт! Всё равно никто ничего не понимает!

– Aequam memento rebus in arduis servare mentem[111], – пробормотал Алексей вспомнившийся афоризм и попытался рассмотреть свои ноги, отделённые теперь могучей грудью Зинаиды Порфирьевны. Грудь тянула вниз и мешала, поэтому он попытался сдвинуть её на сторону, за что получил по рукам от Георгия Валерьяновича.

– Грудь вам, конечно, великовата, – пробормотал Садовский. Надо бы поменьше, а то платье не сходится на спине.

Алексею стало оскорбительно. Надо же, Садовскому бюст подходит, а ему поменьше предлагают. Будто его Зинаида Порфирьевна хуже.

– Зато мне платье в талии широко, – мстительно пробурчал он, намекая на довольно заметный живот Георгия Валерьяновича.

Кое-как приладив платье Зинаиды Порфирьевны на по-военному статную фигуру Алексея и подобрав подходящий парик, партнёры приступили к обучению манерам. Садовский вёл себя как импресарио подающего надежды молодого артиста, подбадривал, вселяя в Алексея веру в его исключительное женское обаяние.

– Главное, меньше сомнений, мой друг! Смотрите на всех свысока! Представьте, будто вы окружены идиотами и только вашими стараниями держится мало-мальский порядок в этом мире!

Георгий Валерьянович заставлял Алексея ходить, придерживая лисью горжетку; обмахиваться веером, игнорируя факт, что за стенами дома зима; и главное – многозначительно закатывать глаза. Но успокоился и удовлетворился он лишь тогда, когда у уставшего от муштры Алексея вырвалось:

– Уймите свой пыл, уважаемый! Вы готовите меня так, будто нам не одного господина Садовского нужно женить, а половину Москвы осчастливить! Amor non est medicabilis herbis![112] И дайте мне уже кофе, никаких сил не осталось!

После этого Георгий Валерьянович рухнул на кровать, отёр пот и довольно произнёс:

– Наконец-то! Наконец вы начали мыслить как Зинаида Порфирьевна!

* * *

План у напарников был простой: в зимние праздники молодёжь Москвы развлекается на катке, оборудованном на Патриарших прудах. Оленька, ободрённая предсказанием Зинаиды Порфирьевны, рано или поздно должна там появиться и познакомиться с будущим мужем. Ничего особенного, что могло соответствовать аркану[113] Колесница, им придумать не удалось. Всё-таки очень ординарно знакомятся люди: «Разрешите представиться» – и дальше пустая вежливая беседа. Да и незачем ей быть наполненной, ведь результат знакомства зависит вовсе не от неё, а от той трудно описуемой искры интереса, возникающей в первое мгновение встречи. И гарантировать эту искру нечем, поэтому Алексей оставил её Георгию Валерьяновичу, напоминая себе, что его задача – обеспечить формальное знакомство.

Предметом яростного спора явился вопрос, может ли такая солидная дама, как Зинаида Порфирьевна, позволить себе катание на коньках. Алексей высказывался против. Но Георгий Валерьянович авторитетно заявил, что Зинаида Порфирьевна выше условностей и юношеским развлечением её не напугать. Алексею пришлось смириться и готовиться на каток. Он так и не осмелился признать, что более сохранения репутации Зинаиды Порфирьевны его беспокоит тот факт, что катается он… ну, не то чтобы очень ловко. А если принять во внимание тяжёлую шубу и сместившийся из-за накладной груди центр тяжести, он откровенно опасался завалиться. Немного утешала мысль, что пируэтов не требуется и нужно лишь обозначить присутствие на катке. Но твёрдая земля Алексею определённо нравилась больше.

Именно страх продемонстрировать собственную неуклюжесть заставлял Алексея тянуть время в день, когда было назначено «знакомство». Он стоял, держась за край скамьи, на которой несколько минут назад надевал коньки. Оленьку, кружащуюся среди подруг, он уже высмотрел. Георгий Валерьянович, спрятавшись за деревом, подавал ободряющие сигналы. Каток хоть и невелик по размеру, но движение по кругу оказалось довольно интенсивным. Оленька была далеко. Разумнее всего было, конечно, красиво достоять до момента, когда она подкатится ближе, но жалобный взгляд Георгия Валерьяновича вынуждал Алексея действовать.

Решительно оттолкнувшись от скамьи, он выкатился на лёд и попытался придать себе направление в сторону Оленьки. Ему казалось, что если удерживать визуальный контакт, то движение сложится само собой. Но коньки – трудноуправляемый механизм, особенно в условиях женского образа.