Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн
С вокзала поехал к присяжному поверенному Попову. Прекрасный особняк с садом, хорошая приемная, где шумно встретил меня Николай Константинович — мужчина бравый, лет сорока, красивый, веселый, типичный русский интеллигент. Выше среднего роста, шатен, вьющиеся волосы, небольшая борода, умные серые глаза, чувственный рот, зычный голос, манера говорить с шуткой. Познакомились, обласкал, наговорил много любезностей…
— А что, Завьялов приехал с вами? Пойдемте в кабинет, там, должно быть, и Гришка. Познакомитесь с графом Потоцким. А графиня заболела.
Пошли в кабинет через гостиную. Комнаты прекрасно обставлены, уютненько приспособлены для хозяина-адвоката. В кабинете Завьялов и Гринберг. Гринберг — человек большого роста, отсутствие в лице признаков семита. Шевелюра с проседью, хорошо одет и, пока молчал, имел весьма приличный вид, но когда заговорил на плохом русском языке, кривя рот набок, то внешнее «приличие» исчезло.
Попов громко:
— Ваше сиятельство, рекомендую — ваш защитник, так как графиню я буду защищать. А с бордельным юрисконсультом, тайным советником Завьяловым вы уже знакомы.
Гринберг:
— Ей-богу, Николай Константинович, вам все смешки, а Мария Павловна и я страдаем и мучаемся. Что будет? Что будет?
Уселись и завели беседу о прошении, кого надо вызвать и прочее. Выяснилось, что Попов с делом еще не знаком, считает его пустяковым и уверен в оправдании.
— Ты, Гришка, — сказал Попов Гринбергу, — не тужи, а ежели и посидишь в тюрьме, то должен знать, что много великих людей там сидело.
— Ви о всем шутите, — ответил Гринберг, — только я человек маленький, и мне в тюрьме нечего делать, а вам большой конфуз будет, потому ви нам говорите — дело чепуха.
Надо было, по моему предложению, истребовать из участка первое прошение Бебетиной и вызвать писаря, составившего Бебетиной прошение. Решили, что я при участии Завьялова составлю прошение, которое дополнит и, если надобно, исправит Николай Константинович. Попов пригласил меня отобедать у него, а после обеда приедет Завьялов, и мы займемся. До обеда оставалось часа два, и я пошел к моему приятелю, секретарю суда. Рассказал и ему мои недоумения по делу Гринберг, и он также нашел, что дело ведет Попов и прочее. Доводы все те же.
За обедом у Попова познакомился с его красавицей женой Евгенией Антоновной — дама идейная, курсистка, рвалась к самостоятельной деятельности. Весело обедали, Попов много острил, поддержал и я компанию. После обеда я пошел в кабинет, а Николай Константинович пошел отдохнуть.
Вскоре пришел Завьялов, и мы засели за дело. Установили, кого надо вызвать в заседание суда и что необходимо истребовать представления полицейским приставом прошения Бебетиной. Но мы также выяснили необходимость расспросить подсудимую Гринберг о некоторых существенных обстоятельствах по делу. Завьялов поехал за ней, чтобы привезти ее. Пришел Николай Константинович, и я его познакомил с обстоятельствами дела. Стали ожидать и беседовать. Явился Завьялов с Гринбергом и объявил, что Мария Павловна (вся компания произносила это имя с особым уважением) больна, ехать не может и умоляет приехать к ней.
— Что ж, — сказал Попов, — поедем, Гриша угостит нас свеженькими девочками. Шучу!
Гринберги жили на другой улице, в отдельном доме, и лишь большие сады в задней своей части прилегали друг к другу, соединяя, когда нужно, общение через форточку.
Попов пошел к себе. Гринберг стал слезно просить меня поехать, так как я сказал Завьялову, что достаточно, если поедет Николай Константинович. Завьялов заметил, что Николай Константинович шутливо-небрежно относится к делу, что некоторые данные, быть может, важные для защиты, даст только Мария Павловна, если ей указать, что нужно выяснить, и что он надеется больше на меня. Гринберг насильно вложил в мой карман 100 рублей, и когда Николай Константинович возвратился в кабинет, то Гринберг стал просить меня поехать, ибо у жены его температура повышена и она не может выехать. Николай Константинович, оказывается, велел запрячь свой экипаж, а Завьялов и Гринберг предложили поехать вперед и ожидать нас. Я сказал Николаю Константиновичу, что вряд ли нам удобно ехать к мадам, но он (Попов) категорически заявил, что раз клиентка действительно больна и ее необходимо видеть, то мы обязаны к ней поехать. Надо было поехать, хотя визит был не из приятных. Покатили. Николай Константинович острил и сам зычно хохотал. Рядом с домом Гринбергов жил судебный следователь Логинов, производивший следствие, приятель Попова, и Попов серьезно сказал:
— Составим прошение, пошлем за Логиновым и устроим веселую вечеринку.
Приехали. Особняк обычный в той части города[110]. Вошли в гостиную, а в следующей комнате лежала Мария Павловна, куда нас проводили. Мария Павловна — женщина сорока пяти лет, очень сохранившаяся, представительная, красивая — лежала на диване и, несмотря на нездоровье, была тщательно одета и причесана. Нельзя было и подумать, что эта дама — торговка живым товаром и что сама она выросла у матери в доме терпимости в Харькове и продолжила семейную[111] деятельность по выходе замуж самостоятельно в филиальном отделении в Таганроге. За наружность и за манеру держаться гордо, с достоинством ее и прозвали «графиней Потоцкой». По-русски Мария Павловна говорила хорошо, привыкла, видимо, общаться с людьми и поддерживать разговор. Николай Константинович забалагурил по поводу дела. Мария Павловна сказала ему внушительно:
— Жаль, что не вы вместо меня сядете в тюрьму, если меня присудят.
Беседа по делу дала новый материал для защиты, и через час я и Завьялов составили прошение в суд. К нам наведывался Попов, давал свои указания, и прошение было готово. Тут для меня, малоопытного, возник вопрос по поводу Завьялова, которого мы просили вызвать в качестве свидетеля, а он совещался с нами, давал указания и прочее. Но Николай Константинович пояснил:
— Мы Завьялову не давали указаний, мы его не подговаривали, а он нам сообщил данные по делу, и такие отношения к свидетелю не нарушают адвокатской этики!
Когда я хотел откланяться, Мария Павловна запротестовала:
— Как же без чаю! Не брезгуйте нами, очень прошу в столовую, хоть я больна, но посижу с вами.
Попов:
— Пойду пить чай и винца выпью, если Дашенька подаст.
Мария Павловна, обращаясь ко мне, сказала:
— Знаю Николая Константиновича лет двадцать, когда он еще студентом был в Харькове, и всегда все ему было смешно, и жизнь для него шутка. Для меня мое дело — большое горе, и, если меня осудят, я не выдержу, погибну….
Гринберг:
— Я тибе прошу, не рви мне сердце. Надеюсь на Бога, что Он не накажет нас. Ми же ничего не сделали худое.
Смотрел на этих людей, на их искреннее горе и уязвленное самолюбие. Они считали себя людьми приличными, далекими от преступления, и
