Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

— У меня, — сказала Мария Павловна, — бывают хорошие люди, доверяют мне на хранение ценные документы и деньги, и никогда не пропала у меня чужая нитка. И вдруг я — воровка, украла 1000 рублей. Разве я думала, что может разыграться такая беда!

И слезы безудержно полились из красивых глаз. Успокоил ее, сказав, что Николай Константинович — адвокат с большим именем, уверен в оправдании, почему не следует преждевременно тревожиться.

Пошли в столовую, где уже выпивали Николай Константинович, Гринберг, Завьялов и прислуживала миловидная бойкая молодая женщина. Это и была экономка дома Дашенька. Николай Константинович, указывая на Дашеньку, сказал:

— Влюблен я в эту стервушу, но не встречаю взаимности.

Дашенька кокетливо:

— Да вы женатый, как же я могу вас полюбить?

— В том-то и дело, — пояснил Николай Константинович, — что, если полюбишь холостого, а он тебе изменит и женится на другой, — страдать будешь. А я не изменю, потому что не могу жениться. Тебе спокойно будет. А обещала полюбить, когда я тебя защищал, и обманула.

И Николай Константинович рассказал мне, что Дашенька два года тому назад стреляла в чиновника местного казначейства, с которым сожительствовала.

— Да-с, дама с темпераментом, опасная, — закончил Николай Константинович, — а не отстояла Бебетина, когда супруга накладывала ему.

Мне стало ясно, почему Николай Константинович особенно близок к «сему дому». Я скоро откланялся, так как до отхода поезда оставалось немного времени, и в экипаже Николая Константиновича поехал на вокзал. Подремывая в дороге, перебирал события дня, и вновь чувство грусти охватило меня. Из-за денег полез в грязь, и приходится не только защищать Гринбергов, но [и] интимно знакомиться с подонками, слушать пошлые шутки Николая Константиновича в «этом обществе». Не хватило у меня характера не ехать к Гринбергам, отказаться…

Через два месяца слушалось дело. Мое первое выступление в Таганроге.

Пришел в суд. Около подъезда стояли щегольские выезды, в коридоре суда толпилась странная публика: содержатели других «домов», девицы, прикосновенные лица к «домам», словом, «общество». Собрались местные адвокаты посмотреть на «графов Потоцких» и на девочек. В зале суда было шумно. Большие портреты царей Александра I, II и III придавали залу большую торжественность. Небольшой зал был красиво и уютно отделан.

Началось дело. Присяжные заседатели — все местные, таганрогские, крестьян не было. Опросили подсудимых, прочли обвинительный акт и ввели свидетелей. Бебетин — громадный, нескладный, сильно сконфуженный, лицо потное, потерял от волнения голос, шипит. Супружница Бебетина — длинное тощее существо, крепко сжатые губы, злючие глаза, одета в черное. Братец ее, на вид бойкий мещанин, лицо бесцветное, разглядывает все окружающее с любопытством. Дашенька в хорошо сшитом платье, кокетливо причесанная (тогда мещанки, жены, дочери мелких купцов, прислуга не носили шляпок, а накрывали голову платками, косынками, кружевами) стреляла глазками, улыбалась, нашла, должно быть, многих знакомых в зале. Свидетельницы — девицы тоже нарядно одетые, держали себя скромно, подавленные обстановкой суда, видом судей в мундирах и в судейских цепях. Завьялов в праздничном одеянии и еще какие-то личности. Председательствовал только назначенный товарищ председателя Егоров Н. М.[112] — молодой аристократ, воспитан как сирота тетками, почему далек от «домов терпимости» и прочего.

Опросили свидетелей, привели к присяге, исключив Бебетиных[113]. Начался допрос. Несчастный Бебетин, совершенно сконфуженный, едва отвечал на вопросы, ничего не помнил путем, но твердил, что «не хватило денег». Супружница скрипучим голосом рассказала, как «заманили» ее выпившего мужа в западню и обокрали:

— Спужались она, и ейный муж отдал 800, а подсчитали выручку и расходы по делу, то видно, что украли еще 1000 рублей.

По мере допроса первых свидетелей обвинение расшатывалось. Бебетины не могли в точности указать, сколько денег было при Бебетине. Явилась Дашенька и развязно начала свое показание:

— Приезжает Бебетин на взводе.

Председатель:

— На чем он приехал?

Член суда Кандейкин, видимо, поясняет председательствующему, и он, несколько конфузливо:

— Продолжайте!

— Входит в залу, — продолжает Дашенька, — и говорит мне: «Зови мамашу».

Председатель:

— Чью мамашу?

Снова Кандейкин поясняет, нагнувшись к председательскому уху. Сконфуженно председатель машет рукой:

— Продолжайте, продолжайте же.

Дашенька:

— Пока побежали за мамашей, за Марьей Павловной, значит, Бебетин кричит мне: «Гони девок в зал, туды твою мать».

— Позвольте! — завопил председатель. — Прошу так не выражаться! Не забывайте, что вы в суде, что вы — женщина!

Дашенька обиженно:

— Я вовсе не выражаюсь, и я не женщина, а девушка.

— Если вы девица, то тем более обязаны говорить и показывать прилично, — пояснил молодой председатель.

Недоумение вызвал счет за съеденное и выпитое Бебетиным и компанией во время кутежа.

— 159 бутылочек лимонаду? — удивился товарищ прокурора.

— А что же? — пояснила Дашенька. — Один Прохорыч выпил за две ночи и день не менее 75 бутылочек. Время жаркое было, ну, они в ведро наложат лед и в ведро выльют бутылок 30 лимонаду, и выпивает себе.

— А кто это, Прохорыч?

— Да дежурный наш всегдашний, городовой, человек огромадного роста.

В счет записаны 80 порций котлет, 40 бутылок водки и все остальное в таких же пропорциях. Улыбались присяжные, посмеивалась публика. В зале становилось весело. Бебетин неистово потел, супружница смотрела зверем. Пришла девица, проводившая время с Бебетиным:

— Что я знаю? Я с ими занималась (пальцем в Бебетина), и они кутили крепко. Все пили, музыка играла, барышни наши угощались, танцевали, а на утро приходит она (пальцем в Бебетину) и сейчас начинает лошматить своего мужа. Тут я спужалась крепко и кричу ей: «За что бьете?», а она меня как вдарит раз-другой по морде и кохту порвала.

И девица, вспомнив обиду и «кохту», заплакала. Явился свидетель — угрюмый, невзрачного вида молодой еврей, в дымчатом пенсне, одет с претензией на шик.

— Что вам известно по делу?

— В заведении Марьи Павловны я — тапор.

— То есть как? Кто вы? — недоуменно спрашивает председатель.

— Я у них на рояли танцы играю, — пояснил «тапор».

Величествен был Завьялов:

— Марья Павловна украла! Кто же может этому поверить! Да она ежегодно раздает на дела благотворительности тысячу рублей. Ей-богу! Ну, скажем, спектакль в театре в пользу детских приютов имени императрицы[114] или там чего другого. Приходит околоточный — и без разговору на 100 рублей билетов даст. А подписки всякие, то на одно, то на другое — меньше сотни не дает.

Товарищ прокурора:

— Да вы почему все это знаете?

— Больше десяти лет при них состою по делам административным.

Хохот в зале. Звонок председателя, призыв к тишине. Прошли показания нескольких девиц. Показания бесцветные, но девицы не произвели впечатление «загнанных жертв». Все они «бывалые», прошли школу «пансионов без древних языков»[115] и стойко защищали Марию Павловну. Одна закончила показание так:

— Живу скоро четыре года у Марии Павловны и этого самого Бебетина каждый год вижу. Такой же пьяный, скандальный, ругательный, и никогда у него копейки не пропало. И вдруг на тебе! Нажрал, напил, а мадам его захотела нажить и, чтобы не платить за фортеля мужа,