Среди людей неименитых. Воспоминания современника - Валерий Иванович Матисов
«Свежак надрывается,
Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе,
И трюм нагружен,
Арбузами пристань покрыта…»
А когда ветра нет, там только море, небо и песок. И больше ничего, лишь в плавнях тростник. Ничего почти не растет, из-под земли выпирает соленую морскую воду. Поэтому те, кто живет на Косе на возвышенных участках, растят виноград (солнца-то там полно) и делают – нет, не вино – самогон и очень хороший (неоднократно пробовал). А те, кто живет у самого берега, те рыбачат. Когда-то Азовское море было самым рыбным местом Советского Союза: море мелкое (средняя глубина – два метра), вода хорошо прогревается солнцем, планктона – завались. Природный инкубатор для икринок и мальков! Водились в Азовском море и осетры, и калганы (азовская камбала, похожая на средиземноморскую «sol» – морской язык, но только вкуснее), и суда (судак), и чопики (мелкий судак, как лещи и подлещики). А уж про азовских бычков («бичков», как произносят в Одессе) и говорить нечего: крупные черные – «кочегары», средние – «серые» и мелочь азовская – килька, тюлька и пр. «Бычки в томате», столь любезная алкашам закусь, это оттуда! Я никогда не куплю такую банку, не убедившись по надписи на этикетке, что это азовские.
Так что рыбаки из северных краев, которые ловили корюшку, треску, тайменя, хариуса и лосося – не возноситесь! На южных рубежах нашей бывшей необъятной Родины тоже кое-что водилось: селява, шамайка, чопики и суда, катраны (черноморские акулки), синец и многое другое. Если эти строки читает любитель пива или «пивопивец» (термин А. Куприна), то – бьюсь об заклад – у него текут слюнки от одних только названий. Я, кажется, увлекся.
Вот в эти края я и попал случайно, по рекомендации коллеги – он оттуда родом: «Бери рюкзак, плавки и один теплый свитер на случай ветров, „вьетнамки“ или „следы“ (так называли вьетнамские сандалии), покупай билет на самолет до Бердянска, а там на попутке доедешь до Дальней Косы, т. е. до маяка. Стучись в любой дом, но лучше к Полине Ивановне Полюковой (ул. Невельского, дом 1).»
Я так и сделал: в 6 утра взял у метро «Сокол» такси, доехал до «Внуково», 9-часовым рейсом улетел в Бердянск, а в 11.00 уже плавал в море.
Когда я вылез из видавшего виды «Москвича», то спросил у шофера: «А где здесь улица Невельского?». Водитель – небритый мужик, пропахший рыбой, – сказал: «Наверное, к тете Поле? Так это вон там, за камышами ее мазанка». Эта белая, выкрашенная гашеной известью мазанка, снится мне до сих пор.
Никакой улицы Невельского, конечно же, не было, а было десятка полтора беленьких мазанок среди камышей. В центре – сарай с надписью «Продмаг». Я пошел в сторону, указанную шофером, прошел мимо собачей конуры, где на цепи сидел тощий злобный барбос неизвестной породы; на его лай из домика вышла женщина лет шестидесяти: прекрасные черные волосы с прядями седины, черные живые глаза и белозубая улыбка. «Мне бы Полину Ивановну,» – заискивающе произнес я. – «Это я.» – «Мне сказали, что у Вас можно остановиться недельки на три-четыре.» – «Можно, можно, если платить будете по полтора рубля в день.»
На дворе 1977 год. Я прикинул быстренько в уме: по полтора рубля в день – за месяц 45 рублей, а любая, даже профсоюзная путевка в дом отдыха или санаторий со скидкой стоит, минимум, 120–200 рублей. «Да это же даром», – подумал я, но все-таки спросил, что я буду иметь за полтора рубля. «Вон домик, там койка, белье меняю раз в неделю, кормлю, чем Бог послал, три раза в день». Только тут я заметил, что вокруг мазанки, в кустах и за камышами стоят крохотные сарайчики из вагонки, типа финских домиков. Про еду я даже не думал: у меня с собой была большая банка растворимого кофе (в то время – богатство), в магазине можно купить хлеба, рыбных консервов, колбасы (ведь байдарочник!), а тут – трехразовое питание! «Да конечно же согласен!» – «Ну тогда кидайте свою котомку (это про мой рюкзак) и идите искупайтесь, а я Вам снидать шо-нибудь соберу, небось, проголодались с дороги.»
Через пять минут я уже барахтался в теплом море. На берегу никаких камней (как на Черном море), только песок и мелкая крошеная ракушка. Посмотрел направо – километров на пять ни одного человека; посмотрел налево – тоже километра на три ни одного. И конечно, я все время ходил там голым; а если появлялся кто-то вблизи, надевал плавки. Когда я после приезжал в Москву, все говорили: «Ну и рожа черная!» А я скромно поддакивал: «У меня вся тела такая!»
Когда вернулся, на столе под виноградными лозами стояла сковородка с жареной вкуснейшей рыбой, огурчики, помидоры, зеленый лучок, краюха хлеба и бутылка самогона. «Это по случаю приезда», – прокомментировала Полина Ивановна. Так началось для меня десятилетие «Пансиона тетушки Поли». Счастливейшее время в моей жизни.
Во время моего первого приезда Полина Ивановна затеяла строить дом для младшего сына – Пашки. Он только что женился. Все, что я увидел на Дальней Косе, было для меня настолько в новинку и настолько интересно, что не могу об этом ни написать. Конечно, работы там практически не было никакой. Когда-то был перерабатывающий рыбный заводик, но он закрылся. Местное население имело временную (сезонную) работу летом в близлежащих домах отдыха: уборщицами, посудомойками, истопниками, сторожами. Но это летом. А зима-то там холодная, мороз до -20 со штормовым ветром. Нужно как-то жить. Поэтому те, кто имел виноградники, гнали самогон и продавали отдыхающим, а те, кто имел моторную лодку, браконьерствовали: осетровый балык и икру продавали из-под полы на рынке в Бердянске, а вяленых бычков, камбалу, копченую тюльку – в домах отдыха на крохотных рыночках-толкучках. Этим же занимались оба сына Полины Ивановны, но у старшего – Юрки – была жена, ребенок и своя мазанка, а у Пашки
