Среди людей неименитых. Воспоминания современника - Валерий Иванович Матисов
Правда, с культурным досугом напряженка. По вечерам в сарае, именуемом «клубом», крутили кино, как в деревенских клубах сразу же после войны. Фильм прерывался, «кинщик» заправлял новую часть, и так раз 10–12 за сеанс. Но все равно спешить-то некуда, море под боком, ночное купание никуда не уйдет. Однажды, возвращаясь из клуба в кромешной темноте, я наступил на что-то круглое. «Совсем обнаглели, по головам ходють!» – раздался беззлобный голос. Поперек дороги лежал человек. Я пригляделся: «Леха, ты что ли?» (Это был друг Пашки, местный «бич» Лешка). Уникальная личность. Описать смог бы только А. Куприн: горький пьяница лет тридцати двух, очень добрый и большой умелец. Иногда имел бешеные деньги, а иногда не ел по три-четыре дня. Местные хозяйки кормили его из жалости, а он помогал им то мазанку отремонтировать, то забор поправить. А когда-то был завидный жених: с завязанными глазами мог разобрать и собрать любой лодочный мотор. Спился в лоскуты, но иногда брал себя в руки и уезжал на заработки на «Азов-сталь». Там подряжался чистить доменные и мартеновские печи. Работа эта – ад в прямом смысле. В жерло печи, где плавится металл (остановить процесс нельзя ни на минуту; помните песню: «Горят мартеновские печи, и день, и ночь горят они…»), на тросе вниз головой опускали Лешку, одетого в три ватных телогрейки и такие же штаны, обмотанного асбестовым одеялом, облитого водой, и он огромной кувалдой сбивал окалину со стенок полыхающей печи. Каждые 2–3 минуты его вытягивали на воздух, и так пока не обобьет все стенки. Желающих на такую работу не находилось ни за какие деньги. А Леха соглашался. Привозил тысяч пять (тогдашняя стоимость новых «Жигулей») и опять бичевал: пил, ходил в море для своего удовольствия до тех пор, пока не закончатся деньги.
Пьяный, пьяный, а меня узнал: «Иваныч, ты штоль? А Григорьевна, Серега с тобой?» – «Нет, я один» – «Тогда завтра – в море, я разбужу тебя.» У него был интерес: я брал 2–3 бутылки «сухонького» и хлеба, а он таранку (это не вобла, а мягкая, истекающая жиром рыбка), зеленый лук или редиску и мы на целый день уходили в море «дергать бичков» на «самодур» (леску, на которой 4–5 крючков, наматываешь на палец и опускаешь в море). Сразу же кто-то дергает. Поднимешь – 3–4, а иногда и все пять крючков с «бичками». Маленькие, с палец величиной, но если их вымочить в тузлуке (густой раствор соли), а потом на денек-другой нанизанных на ниточку повесить на ветерок в тенистом месте – лучшей закуски к пиву я не знаю. За день мы надергивали сотни по три-четыре каждый. Под нами – море, над нами – небо (иногда чайка сядет на лодку – об этом у Горького хорошо написано) и мы с Лехой молча потягиваем холодненькое беленькое сухонькое.
И в «пансионе» у меня тоже были друзья: девчонки-белоруски Валя, Наташа и Инна оказались умненькими, веселыми и общительными. В первый день, когда они приехали, мы со Стешей пригласили их: «Девчонки, выпьете с нами?» – «Пить не пьем, но румку храпнем», – и махнули по стакану самогона за компанию. Потом они и дальше удивляли меня своим юмором, оптимизмом и философским отношением к жизни. Что они видели в советское время в Барановичах? А я приехал из Италии, на мне заграничные яркие майки. «Ну как там у них, на Западе, красиво?» – «Да, – говорю, – красиво жить не запретишь!» – на что тут же получил «ответ Чемберлену» – «Хярово тоже!» Сижу как-то в тенечке, задумался. Подходит Наташа Загляда: «Ну что, Чичерин, думки пруть, а слов няма?»
Иногда на попутках мы ездили с ними в Бердянск за пивом. У пивной бочки, на дикой жаре стоят мужики в очереди. Мат, ссоры, кто-то пытается получить кружку без очереди. Подходят мои крали: «Мальчики, у нас завтра свадьба, вот Валю замуж выдаем, надо же и угощение, а где чего достанешь?» – Жалостливые мужики: «Хи-хи, ха-ха, а, может, вы за нас выйдете?» – и канистру литров на пять без очереди нацедили. А девчонки добренькому дяде сунули в карман пару хорошеньких чопиков. Все довольны и никакого мата.
Честно скажу, эти незнаменитые люди с Бердянской Косы мне вспоминаются гораздо чаще, чем «хрупкие музы» и «мудрые дяди», наверное, оттого, что их трудная жизнь, бескорыстие, искренность и душевность мне гораздо ближе и понятнее, чем рафинированность, хорошее воспитание и манерность звездных персон.
Вольная артемовна и ее обитатели
А это уже совсем другая Россия, но как же она похожа и в то же время непохожа на Бердянскую Косу! Годам к пятидесяти сложившиеся за полвека человеческие связи и привязанности стали распадаться: кто-то ушел в большие начальники, кто-то погряз в семейных заботах, кто-то уехал в далекие страны, а кто-то просто умер. Уже полтинник: пора подумать о покое и счастливой старости. Хотя, как потом оказалось, «покой нам только снится».
Через каких-то знакомых сына жена купила в деревне Вольная Артемовна в трехстах километрах от Москвы между Владимиром и Муромом избу-развалюху. Надо же где-то проводить отпуск – до пенсии еще десять лет! На байдарках уже не пойдешь – тяжеловато, в дом отдыха – не любим, да и дороговато: застой в экономике СССР и в кармане пусто (перманентный застой).
Местный деревенский печник дядя Миша Фокин переложил развалившиеся печки в избе, а деревенские алкаши покрыли толем крышу: не капает, а если истопить печку, то еще и тепло. Они же за пару бутылок водки вырыли яму и возвели «удобства» (т. е. сортир), что по-арабски называется «байт-иль-раха» – «дом отдохновения». Ну и чем хуже пятизвездочного отеля в Хургаде? Природа – чудо! Грибов! Ягод! Кому интересно – читайте об этом «Владимирские проселки» Солоухина. А я пишу об обитателях Вольной Артемовки.
Когда мы приехали туда в первый раз «торговать дом», жена пошла в избу к соседям, а я сел на лавочку под липой покурить. Из избы вышел небольшого роста жилистый чернявый мужик с синими глазами. Я предложил ему сигарету. «Не, заморские не куру», – сказал он, увидав «Мальборо». – У нас свои, – и закурил «Приму». – «Что, дом покупать хотите?» – продолжал он. – «Да, хотелось бы, чтобы было, куда из Москвы приезжать, когда на пенсию выйдем». – «Хорошее дело», – поддакнул
