Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума

Одним из его главных проводников в мир герцогов, баронов и принцев был герцог Адольф Фридрих фон Мекленбург-Шверинский, известный также как герцог Африканский. В 1918 году, во время попытки немецких аристократов в Балтии установить на родине Керстена Балтийское герцогство, Мекленбурга избрали главой государства. На великолепном фотопортрете герцог предстает во всем своем блеске: в белой военной форме, увешанный медалями, с пышными кайзеровскими усами. Увы, никто, кроме германского кайзера, нового государства не признал, и герцог так и не занял свой пост. Перед этой неудавшейся авантюрой он исследовал Африку и был последним губернатором германского протектората Тоголенда, почему его и прозвали Африканским герцогом. Позже он стал столпом Олимпийского комитета Германии, одним из тех достопочтенных людей, которые после долгих ужинов с выпивкой разглагольствовали о спортивном духе и честной игре. В немецкой статье о герцоге в Википедии его отношение к нацизму характеризуется как «непредвзятое». За научный интерес к тропическим странам в его честь назвали вид ящериц – адольфус.

В тоненькой брошюре 1929 года о своей технике массажа Керстен, не называя герцога по имени[32], описывает пациента-аристократа с таким слабым сердцем, что тот едва мог передвигаться пешком. После тридцати сеансов с Керстеном он, судя по всему, полностью восстановился. Благодарный герцог познакомил Керстена со своим братом, принцем Генрихом (или – по-голландски – Хендриком), недалеким, распутным мужем королевы Нидерландов Вильгельмины. Принц Хендрик, высокий крепкий гурман, как и Керстен, постоянно попадал в позорные конфузы. Любовницы у него были повсюду. Рассказывали и до сих пор рассказывают, как во время полицейской облавы в мужском публичном доме в Гааге выяснилось, что он был одним из его постоянных посетителей. Он был официальным покровителем скаутского движения в Нидерландах, и, говорят, в его ненасытные лапы попадались даже самые юные скауты. Эти рассказы, возможно, порождены скорее дурной репутацией принца и к правде не имеют никакого отношения. Однако, чтобы уберечь непокорного мужа от беды, королева Вильгельмина часто отправляла его в Дорн, поместье, где после поражения Германии в 1918 году уединился кайзер Вильгельм II. Там разочарованный кайзер дни и ночи не давал покоя гостям, в том числе принцу Хендрику, вынуждая выслушивать неизменно пространные речи о еврейском заговоре, коварстве немецких республиканцев и других актуальных вопросах мировой политики. Зато, пока принц гостил у кайзера, он не мог опорочить королеву.

Принц Хендрик был так доволен услугами Керстена, что назначил его своим личным массажистом. В письме к нему, написанном в октябре 1928 года, принц писал, что чувствует себя «на много лет моложе» благодаря массажу и будет рад дать ему личные рекомендации, кому бы они ни потребовались. Королева тоже была довольна массажистом, который вскоре стал доверенным придворным при голландской королевской семье. Его даже попросили сопровождать принца в регулярных поездках в Берлин, где вдали от глаз королевы они в свободное от охоты и стрельбы время вместе наведывались в лучшие столичные бордели.

По словам Керстена, в Нидерландах он тут же почувствовал себя как дома. Ему нравились расчерченные узкими каналами просторы зеленых полей, он обожал королевскую семью, покупал голландскую живопись, восхищался отсутствием «провинциальной узколобости», которая отличала многих немцев. Голландия, писал он, напоминала ему родную Лифляндию. Как и эта балтийская страна, говорил он, Голландия находилась на культурном перекрестке между романской и германской цивилизацией. Он писал это, чтобы снискать расположение своих голландских читателей, когда в Швеции после войны на него легла тень подозрения в коллаборационизме. Однако причин сомневаться в его симпатии к земле предков по линии отца нет, пусть они и покинули ее пятью веками ранее. Идентичность – явление многогранное. Почему бы гражданину Финляндии, уроженцу Балтии, чьим родным языком был немецкий, не испытывать любви и к Голландии?

Вскоре Керстен приобрел в Схевенингене прекрасный дом на тенистой улице, застроенной внушительными особняками в стиле модерн, многие из которых были куплены на деньги, заработанные в колониях Голландской Ост-Индии. Дом, как и его берлинская квартира, обставленный громоздкой мебелью и увешанный картинами старых мастеров, находился всего в десяти минутах ходьбы от более скромной, но вполне респектабельной улицы, где жил Фридрих Вайнреб. Однако существовали они в разных мирах, которые никогда не могли пересечься. Керстен вращался в кругу богатых промышленников, торговцев искусством, генералов и аристократов, занимавшихся бизнесом и встречавшихся друг с другом в фешенебельных столицах и курортах Европы. А Вайнреб до сих пор был ограничен узкой средой еврейских иммигрантов.

С 1928 по 1940 год в Голландии Керстен развернул такую же обширную деятельность, как в Берлине. И тут, и там, как и в других местах, например в Риме, он специализировался на клиентуре из влиятельной публики, чьи недуги, как он считал, вызывало напряжение от усердной работы и излишние амбиции. В стремлении к большему благополучию и власти они, по его словам, утратили связь с «первичными душевными функциями». Традиционная медицина никак не могла исцелить эти душевные терзания, от которых люди мучились коликами в желудке и невыносимыми головными болями. Как облегчить их страдания, знал лишь Керстен. И получал за это щедрое вознаграждение.

Ни Керстен, ни его биографы почти ничего не пишут ни о политике 1930-х годов, ни о том, как на нем отразился приход Гитлера к власти. В его собственных воспоминаниях драматические события 1933 года – когда Гитлер объявил о создании Третьего рейха, начались гонения на евреев, утвердилась беспощадная власть гестапо и были построены первые концлагеря – упоминаются лишь мимоходом. Керстен «не интересовался политикой», как после поражения Гитлера говорили многие немцы, делая вид, что ничего не знали о происходившем. Он не читал газет. Все было хорошо, от женщин не было отбоя, стол ломился от изобилия, деньги текли рекой, светская жизнь все так же била ключом. По словам Жозефа Кесселя, он был «гурманом счастья».

Однако Керстен осознавал происходившие события даже раньше 1933 года. Как он позже писал: «Появилась новая сила. Она еще не показала своего лица, но уже было слышно, как маршируют на улицах и поют на заводах»[33]. Вот как описывает обстановку, в которой существовал Керстен, Жозеф Кессель: «У его пациентов – интеллектуалов, представителей высшего класса, а также простых людей, с которых он не брал платы, – нацизм вызывал преимущественно страх, стыд или отвращение. Керстен разделял их настроения. Его инстинктивное стремление к справедливости, глубокая природная доброта, терпимость, порядочность и чувство меры – все