Среди людей неименитых. Воспоминания современника - Валерий Иванович Матисов
Не думайте, что я преувеличил (я даже не все перечислил), все это я видел не раз своими глазами. Две жены от Леши ушли – не всякая женщина такое выдержит. Зато третья родила ему дочь и сына, и сейчас Леша – самый счастливый из всех моих знакомых: он занимается любимым делом, много ездит на своем микроавтобусе по России, бывает и в Латинской Америке (ловит бабочек) и в Азии (ловит редких змей), участвует в проекте восстановления поголовья осетровых рыб в России, переписывается с крупными зоопарками Европы. В свои тридцать с небольшим – это настоящий ученый (учится он всю жизнь: помимо профильных, читает книги по истории, экономике, философии, искусству, мировым религиям). Думаю, через десяток лет у Николая Николаевича Дроздова появится достойная смена. Я снимаю шляпу перед Лешиной целеустремленностью, жаждой знаний, трудолюбием и трудоспособностью. Когда у нас с женой плохое настроение и хочется чего-то новенького, переглянемся: «А не пора ли нам навестить Лешу Черняка и пообщаться с его питомцами? Все-таки какое-то разнообразие!»
Не хлебом единым
«Названье дала себе каждая нация
Согласно с главной чертой;
Доброю – Англия, прекрасною – Франция.
А Русь называлась Святой».
Если не ошибаюсь, эти строки принадлежат поэту-фронтовику Константину Ваншенкину. К моменту моего рождения, увы, от Святой Руси мало чего оставалось. Одним из первых декретов советской власти был декрет об отделении Церкви от государства. Об этом нам рассказывали в начальных классах школы. И еще о том, что религия – «опиум народа» и что попы и священники – приспешники эксплуататорских классов, а советские люди должны быть атеистами и не просто ленивыми безбожниками, а «воинствующими атеистами». Таким я и был, а вместе со мной и подавляющая часть моих современников, т. е. людей, рожденных в «сороковые роковые». А уже в шестидесятые Н. С. Хрущев обещал показать миру не только «кузькину мать», но и «последнего попа в музее».
В некоторых древних списках «Задонщины» говорится, что Сергий Радонежский, благословляя князя Дмитрия Ивановича Донского на битву с Мамаем, обронил и такие слова: «Иди, чадо, и ничего не бойся, все тайное станет явным». Для моих современников эти слова оказались пророческими. Не прошло и семидесяти лет после Октябрьской революции, как в советской прессе стали появляться статьи о том терроре, который большевики развязали против Церкви, о том, как физически уничтожались тысячи священников. Если западноевропейский атеизм в предыдущее столетие подготовил почву для искоренения православия в России, то, начиная с 1918 года, истребление духовенства приняло чудовищные формы. К слову сказать, по прямому указанию Ленина. Опустошались не только человеческие души, но и конфисковались церковные ценности. Ведь большевики – материалисты. «За Веру, Царя и Отечество» отдавали свои жизни русские воины. Царя расстреляли, Веру задушили, а когда в июне 1941 года Отечество в который раз оказалось в опасности, Сталин обратился к народу с христианскими словами: «Братья и сестры, отцы и матери…». Видимо, вспомнил свою семинаристскую юность.
В «Карманном словаре атеиста» (Политиздат. 1979 г., тираж 200 000 экз.) среди прочей белиберды читаем: «В царской России православное духовенство служило господствующим классам и царизму, боролось с революционными выступлениями масс, враждебно встретило Октябрьскую революцию и установление Советской власти; многие его представители вели контрреволюционную деятельность. Однако в результате успехов социалистического строительства и под давлением массы верующих абсолютное большинство духовенства перешло на позиции лояльного отношения к Советской власти». Какие «успехи социалистического строительства» – ведь это же годы «брежневского застоя». Какое «давление верующих» – их всех давно повывели! Ну да ладно, мы так жили: все понимали, но помалкивали: о конформизме будет отдельный разговор, а сейчас хочу рассказать о личных контактах с представителями духовенства.
В 1994 году в Париж прибыла делегация, возглавляемая министром иностранных дел А. В. Козыревым. В составе делегации были писатель Лев Разгон, поэт Б. Окуджава и архимандрит Феофан. В те годы отец Феофан руководил Отделом внешнецерковных связей Московской Патриархии, т. е. был своего рода министром иностранных дел Русской православной церкви. Я видел его по телевидению, когда он был в центре драматических событий, развернувшихся вокруг Белого Дома в Москве в октябре 1993 года, в дни противостояния между Руцким и Ельциным. Это он, осенив себя крестным знамением, шел по благословению Патриарха Алексия II в качестве парламентера к Белому Дому через площадь. Выстрелить в него могли как из Белого Дома, так и со стороны штурмующих. Я был тогда поражен мужеством этого священника. Мы много общались с отцом Феофаном в Париже: я старался его опекать. Когда мы знакомились на аэродроме, я спросил его: «Как к Вам обращаться, батюшка?» – «Если Вы верующий то „отец Феофан“, а если Вас это коробит, то товарищ Ашурков». А глаза смеются. Мы с первых же минут почувствовали симпатию друг к другу. За неделю, что он пробыл в Париже, я очень много узнал нового для себя. Поскольку в Париже было несколько приходов Московской Патриархии, то большее время с отцом Феофаном проводил епископ Гурий и отец Александр, представлявшие Московскую Патриархию во Франции. Я же как советник посольства по культуре больше времени проводил с Булатом Шалвовичем Окуджавой, но поскольку мне было очень интересно пообщаться со священником такого ранга, то в любую свободную минуту старался оказать внимание отцу Феофану. Повозил его по Парижу, где он был впервые, приглашал несколько раз пообедать к себе домой, где моя верующая жена была рада принять священника как гостя.
Отец Феофан оказался интеллигентным человеком и интереснейшим собеседником. Говорить с ним можно было обо всем, на любую тему. Для начала он рассказал о себе. Родился он в 1947
