Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Теперь Алексей гулял по Москве, разглядывая фасады зданий с бóльшим интересом, нежели в предыдущий приезд. Московское августовское солнце припекало не хуже кишиневского. Заприметив мороженщика с круглой, покрытой полотенцем, кадочкой на голове, Алеша аж присвистнул от предвкушения. Открыв крышку, парнишка-мороженщик показал несколько вытянутых сосудов, обложенных льдом.

– Кондитерское, простое, крем-брюле, шоколадное, – выпалил он. – Сударь, да побыстрее выбирайте, кабы лед не потек.

– Шоколадное, – не раздумывая, ответил покупатель.

На самом деле шоколадным называлось простое сливочное, подкрашенное жженым сахаром.

– Держи, – продавец выдал Щусеву костяную ложку и блюдечко. А сам принялся большой ложкой с полушариями на обоих концах зачерпывать из медного цилиндра мороженое и выкладывать его шариками на блюдце.

Тут же подошли еще охотники за ледяным лакомством. Алексей расплатился и в один присест заглотил все шарики, чувствуя, как холод проникает сначала в гортань, а потом направляется к пищеводу. Он сдал посуду мороженщику и устремился к Кремлю.

Проходя через Спасские ворота, Щусев снял синюю фуражку-«капитанку» с лаковым черным козырьком и плетеным шнурком вместо ремешка. То была старинная московская традиция. Даже императоры обязательно обнажали головы в Спасских воротах, осеняя себя крестным знамением.

Рядом с Малым Николаевским дворцом, где появился на свет император Александр Второй, вовсю шли строительные работы мемориального комплекса, заложенного еще в мае прошлого года. В глубокий котлован мерно опускали тяжелые и неохватные цокольные камни. Алексей стоял неподалеку сверху и наблюдал за монотонным ходом стройки.

И вдруг случилось такое, что вмиг превратило радостный солнечный день – в страшный и черный!

Накануне несколько дней шли дожди, и в тот миг, когда в котлован стали опускать огромный прямоугольный каменный монолит, один из рабочих, стоя на самом краю вырытой земли, не удержался и соскользнул вниз. Тотчас же многотонная глыба легла на него. Раздались крики:

– Поднимай! Поднимай!

Рабочие ходили вокруг котлована, споря:

– Да чо уж теперича?

– Кто хоть был?

– Да Митяйка, кто же еще!

– Тетеря!

– Одно слово: дураку и смерть дураковская.

– Жалко парня.

– Так чего поднимать-то? Знамо дело, не спасти.

– Беги, докладывай начальству!

Пришел распорядитель, тоже пару раз обошел вокруг котлована, записал, как все было. И – не может быть?! – распорядился продолжать работы. Алексей не мог поверить.

– Без отпевания? – возмутился кто-то.

– Попа позовут, тута отпоет Митяя, – успокоил другой.

– Под анпиратором лежать будет, – с уважением произнес третий.

– Знатная могила.

И на том все смирились, помаленьку возвратились к работе. Но Алексею уже не хотелось дальше смотреть. Он покинул Кремль, размышляя о случившемся.

С одной стороны – бесчеловечно. С другой… Бог его знает! Зато будет лежать простой рабочий Митяй не на захудалом погосте, а под монументом императору, в самом Кремле.

Что и говорить, империи на костях строились.

И все равно на душе теперь лежал тяжелый камень, а под камнем – умирающий Митяй. Долго ли он мучился? И мучился ли вообще? Глыба тяжеленная, скорее всего, мгновенно расплющила бедолагу.

По дороге на вокзал он встретил того самого мороженщика. Паренек узнал покупателя, кивнул ему. Алексей машинально кивнул в ответ.

– Опять шоколадного?

– Обычного, – хрипло выдавил Щусев.

Мороженщик принялся бойко скатывать шарики и плюхать их на блюдце. А Алексею чудилось, будто это вовсе не шарики, а маленькие холодные головы падают на тарелку.

– Сиропом полить?

И, не дожидаясь ответа, продавец ливанул на шарики красного жидкого сиропа. Алексея шатнуло – резкая боль пронзила затылок и стрелой вылетела из правого глаза.

– Извините, я не буду. – Он резко развернулся и зашагал прочь.

– Я, я буду, – живо произнес следующий покупатель, радуясь, что не надо долго ждать. – Ну и жара нынче на Москве!

По дороге из Москвы в Петербург одолевали тяжелые мысли. Живописец пишет картины, и они никого не убивают. А архитектор… Придумает грандиозный план, а во время строительства сколько таких Митяек погибнет? Да даже одного достаточно. Еще не поздно переписаться с архитектурного отделения на живопись!..

На четвертом курсе свою мастерскую в академии открыл сам Репин, и Щусев не мог не записаться к нему. Но не только учиться у заслуженно прославленного мастера живописи, а и спорить с ним по многим вопросам.

– Илья Ефимович, вот я читал, что, когда вы написали «Бурлаков», царю на вас жаловались, мол, бурлацкий труд в России используется минимально, гораздо меньше, чем в Европе. Вы об этом не знали?

– Представьте себе, знал, – невозмутимо отвечал Репин. – Но дело не в статистике, сколько какого труда используется. Дело в экспрессии картины, где динамика движения бурлаков полностью гасится тяжестью их невыносимого труда.

– Я так понимаю, что вы просто хотели изобразить русский народ, изнывающий под гнетом государства, которое олицетворяет барка с товарами. Вы даже российский флаг над баркой изобразили вверх ногами, белая полоса внизу, красная – наверху.

– Вы совершенно верно трактуете замысел моей картины, Щусев, – начинал злиться Илья Ефимович. – Я и хотел показать отсталость России в ее отношении к людям как к скоту.

– Вообще-то во Франции много бурлаков, их там алерами называют, – встал на сторону товарища Березкин, он же Элкин.

– И не такой уж это тяжелый труд, – неожиданно вмешался Мунц. – У нас в Голландии много женщин занимаются таким заработком. Причем одна женщина способна тащить барку и не страдает. Тяжело сделать только первый толчок, а дальше идет как по маслу. И в Бельгии много таких. Я все лето провел с родителями в Нидерландах и Бельгии.

– Кстати, – продолжал Щусев, – у нас в Бессарабии и в Румынии бурлак означает холостяк.

– Может быть, перейдем от политических и этимологических споров назад к живописи? – сердито улыбался Репин.

– Простите, Илья Ефимович, – поспешил извиниться Алексей. – А ваши «Запорожцы» – моя самая любимая картина. И один из ее персонажей – мой предок, запорожский казак Щусь. Кстати, не изволите ли взглянуть? – И он показал Репину фотографию, сделанную на Академической даче. Тот внимательно вгляделся и минут пять до слез хохотал:

– Вот так утешили, паршивцы!

Сколько бы Алексей Викторович ни оспаривал политические позиции Ильи Ефимовича, учеба в репинской мастерской укрепила в нем художника, и вновь возникали сомнения, надо ли идти в архитектуру. Их в очередной раз развеял Беклемишев, в скульптурной студии у которого Щусев начал учиться одновременно со студиями Репина и Бенуа:

– Художником ранга Семирадского или Репина вы не станете, но архитектором на уровне Казакова или Растрелли вполне можете, учитывая ваши талант и упорство.

После убеждений со стороны Бенуа и Беклемишева Алексей наконец окончательно перестал сомневаться в выборе будущей профессии. Да