Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

И. Веселкин. Сергей Есенин

Мама несколько сдержанно признавала за другом способности, но в основном учила жить. Крестный был на год моложе мамы и пережил ее на один год. Когда по телефону я сообщил ему о кончине матери, то услышал: «Милый крестник! Я всю жизнь очень любил твою мать и просто бесконечно ее уважал».

Завершая жизнеописание моих родителей, хочу сказать, что трудно представить себе более несовместимые характеры, чем у моих мамы и папы. При этом при частых семейных скандалах никогда не ставился вопрос о разрыве. Что удерживало их вместе? Привычка? Боязнь перемен? Я, их единственный сын? В любом случае они всегда были готовы помочь и поддержать друг друга.

Всякий раз, стоя перед могилой родителей, я не устаю просить у отца и матери прощения. В следующий раз должен буду извиниться и за написанное в «Прологе», как за вышесказанное, так и за нижесказанное. Наконец, за откровенный поиск ответа на вопрос: какими они были родителями?

Когда их уже не было на свете, а сам я находился в возрасте, близком к преклонному, мне довелось несколько лет поработать в детском клубе – учить ребят разных возрастных групп игре в шахматы. Однажды на доске объявлений я прочитал «Десять заповедей для родителей». Сохранились в памяти некоторые: 1. Не жди, что твой ребенок будет таким, как ты, или таким, как ты хочешь. 2. Не требуй от ребенка платы за все, что ты для него сделал. 3. Не вымещай на ребенке свои обиды. 4. Не относись к его проблемам свысока. 5. Не унижай. И т. д.

Перечитывая их, я задумался, а какие из них соблюдали мои папа и мама? Для меня ответ был очевиден: ни одной!!! Вместе с тем они безусловно любили меня, были готовы ради единственного сына пойти на любые жертвы. Но все законы воспитания нарушали! Бывало, что отец, прослушав телепередачу на тему воспитания и согласившись с услышанным, вдруг преображался – становился с сыном тактичным, ласковым и т. д. Хватало его, правда, только на пару-тройку дней.

Тяжело вспоминать об этом, еще тяжелее об этом писать. Но я же в предисловии обещал говорить в «Прологе» только правду. И стараюсь следовать этому, повествуя не только о соседях, знакомых, дальних родственниках, но и близких и даже самых близких мне людях.

«В молодости обиды непереносимы», – прочитал я в книге Лидии Чуковской «Памяти детства», в которой она рассказывает о своем отце – таком талантливом и таком непростом человеке Корнее Чуковском. Как же вы правы, Лидия Корнеевна. А еще часто приходит на ум афоризм американского юриста Кларенса Дэрроу (Clarence Darrow; 1857–1938): «Первую половину жизни нам отравляют родители, вторую – дети».

И как бывает тяжело исполнять пятую заповедь, которую Бог дал Моисею о почитании родителей. Трудно, но надо!

Завершение пролога

В конце 1934 года дела у Я. Д. Гродзенского шли хуже некуда. После вынужденного ухода из газеты оказался без работы и без всякой перспективы хотя бы как-то устроиться по специальности. Не складывалась и семейная жизнь. Евгения Чеславовна Пухальская (1907–1979), с которой у Якова Давидовича были близкие отношения, из-за совершенно неопределенного его положения не решилась связать себя узами брака, предложив остаться друзьями.

И, к слову говоря, остались в дружеских отношениях до конца жизни без всяких кавычек. Пухальская стала доктором медицинских наук, ученым-онкологом, вышла замуж за Леонида Яковлевича Бляхера (1900–1987) – эмбриолога, доктора биологических наук и историка науки. Виделся я с Евгенией Чеславовной однажды весной 1971 года, вскоре после смерти отца.

Было видно, что для нее это большая потеря. Она попросила фотографию старого друга на память. Я передал ей книгу «Стойкость», которую Яков Давидович ей обещал, но не успел подарить. Прощаясь после получасовой прогулки в Александровском саду, сказала: «Вы, Сергей Яковлевич, внешне похожи на отца, но он гораздо мягче».

В начале 1980-х годов в Институте истории естествознания и техники АН СССР на заседании редколлегии журнала «Вопросы истории естествознания и техники» я представлял свою статью о математике академике А. А. Маркове. Обратил внимание, что очень пожилой член редколлегии смотрит на меня внимательно и с некоторым любопытством. После заседания я узнал, что это профессор Бляхер – научный консультант сектора истории биологических наук. Бляхер знал об отношениях его жены Евгении Пухальской с Яковом Гродзенским и относился к упоминанию его имени с некоторым напряжением. Но во время описываемых событий уже не было в живых ни Якова, ни Евгении.

В конце 1934 года Яков, страдающий от неопределенности и бесперспективности, познакомился с двадцатилетней студенткой химического техникума Ниной Карновской. Она была, что называется, учащейся с большой буквы – училась всегда очень хорошо, четверка считалась у нее плохой отметкой.

Первое, на что обратил внимание Яков, это большой портфель в руках девушки, набитый учебниками. Выраженный гуманитарий Яков без труда сразил Нину, происходившую из простой семьи, своей эрудицией и энциклопедическими познаниями.

Она собиралась домой в Рязань и оставила новому другу адрес. Очень скоро Яков не по своей воле отправился в места не столь отдаленные на долгие восемь лет, но рязанский адрес Нины запомнил. Перед освобождением написал ей письмо, а она с радостью возобновила знакомство сначала по переписке.

К этому времени Нина Евгеньевна была дипломированным врачом, работала в Рязани. Перед войной вышла замуж. Супружество счастья не приносило, и в 1942 году, получив письмо от Якова Гродзенского, она подала на развод.

«Историческую роль» в моем появлении на свет сыграло нижеприводимое письмо из Воркуты от 2 февраля 1943 года, демонстрирующее умение моего отца писать не только ругательные или нравоучительные письма.

«Милая Ниночка!

Вот уж несколько дней я не читаю ни одной книги. И сейчас передо мной лежат хорошие новинки. В другое время я с огромным интересом и жадностью набросился бы на них. Но теперь – уже на исходе ночь, наступает предрассветная рань и вот-вот в сонный барак ворвутся утренние звуки проснувшейся Москвы, возвещающей по радио о наступлении нового дня, а книги так и лежат передо мной нетронутыми.

Никакое напряжение воли не в состоянии заставить меня прочесть хотя бы несколько страниц. Но вот Ваше декабрьское письмо я читаю и перечитываю десятки, если не сотни раз. К этому теплому и милому письму Вашему я возвращаюсь вновь и вновь. Даже находясь в шахте, в темноте, глубоко под землей, в минуты отдыха я извлекаю из кармана Ваше письмо и при тусклом свете