За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Бабам своим, поди, больше покупаешь.

– Ну каким бабам? Каким бабам? Клянусь, я тебе не изменяю.

И де-факто он не врал, Любашино ведро по-прежнему оставалось увито повиликой и сохло без воды. А вот де-юре с лета он уже основательно считался женихом Любови Евгеньевны Белозерской – так по имени, отчеству и фамилии звали его невесту. В доме Тарновских всегда радовались его появлению. Придя, он с ходу начинал что-то рассказывать:

– Ильф и Олеша приехали из Самары, там два трамвая ходят, на обоих обозначены конечные остановки. На первом: «Площадь Революции – Тюрьма», на втором: «Советская площадь – Тюрьма».

Тарновские любили поздние посиделки, и гость возвращался от них домой нередко далеко за полночь. Тася плакала, жаловалась на соседей:

– Пока ты там по своим бабам шляешься, они тут такое устроили!

Супружеские отношения у них уже давно иссякли – она не хотела, а он и не приставал к ней, больно надо. Аж с прошлого года ни разу. Отбыв время у погасшего домашнего очага, а затем – в опостылевшем «Гудке», он радостно бежал к Тарновским:

– Ну что, Гадик, каковы успехи нашего сватовства?

– Купецеска доцка покамесь ишшо думать изволят, – отвечало доверенное лицо.

– Думать? – Сватающийся майор шел к роялю, открывал крышку, ласкал клавиши и задумчиво, протяжно пел на манер очень русской песни:

Думала, думала, думала, думала,

Думала, думала, думала я-а-а-а…

А как подумала, чем же я думала –

Лучше б не думала, думала я!

– Хамство какое! – давясь от смеха, возмущалась майорова невеста. – Казарменный юмор.

Михаил Афанасьевич всегда внимательнейшим образом следил за перипетиями международной политики и мог часами беседовать с Евгением Никитичем о всяких там Пуанкаре, Макдональдах, Пилсудских, о том, какова на сегодня вероятность новой войны и не пора ли нам самим разгромить Польшу, пока она первой не поперла на нас. После тринадцатого съезда партии, взявшего курс на ликвидацию нэпа, Булгаков со свежим анекдотом:

– Жирную нэпманшу шнурует горничная, та ей: «Что ты душишь меня, съезд партии нас пока только ограничил».

Михаил Афанасьевич очень волновался по поводу своей опухоли за правым ухом и был несказанно рад, когда профессор Мартынов не подтвердил ее злокачественность. Стало быть, поживем еще! Кто ни разу не становился на грани между злокачкой и доброкачкой, тот не поймет.

Любовь Евгеньевна Белозерская-Булгакова

1920-е

[МБ КП. ОФ-113]

– Представляете? Еду в трамвае, и вдруг входит целый отряд юношей и девушек в костюмах Адама и Евы с повязками через плечо: «Долой стыд!» Пассажиры в негодовании, трамвай остановили, милиционер всех выгнал, но какой-то старичок на полном серьезе им вслед крикнул: «А зимой-то как?»

– А девушки-то хорошенькие? – с подковыркой спросила майорова невеста. – Не подобрали себе вместо меня какую-нибудь Еву?

– Не разглядывал. Дым возмущения заслонил зрение.

Тарновским он читал вслух «Белую гвардию», которую уже вовсю дописывал. И, дописав, прочитал им окончание. Слушатели выражали восторг.

– И это только первая книга трилогии?

– Первая. Во второй герои будут сражаться в Добровольческой армии. В третьей – Кавказ, бегство через Батум в эмиграцию.

– Тут вам Любаша многое расскажет, хлебнула горюшка в Константинополе.

– Ну, это уж когда будет моей женою.

Лето шло к своему зениту, кончались игры и шутки. Любовь Евгеньевна жила в одной комнате с Гадиком, а в июле возвращался из длительной командировки Надюшин муж, у Тарновских Любе жить уже негде, искала другое жилье. Однажды к Гадику пришла ее давнишняя знакомая, тоже Надя, и предложила временно пожить в комнате своего уехавшего брата. Так в середине июля Белозерская ненадолго поселилась в одном из арбатских переулков. Тогда же между ней и Булгаковым произошел уже нешуточный разговор.

Они сидели на скамейке у Патриарших прудов, и, глядя на закат, он подробно и трогательно, без ноток ерничества, рассказывал ей свою жизнь, как счастливое детство разбилось о смерть отца, как бесшабашная юность разбилась об ампутационный ад прифронтовых госпиталей, как он чудом выбрался из морфинистского болота:

– И должен сразу тебя предупредить, последствия морфинизма и через много лет могут ужасающе сказываться на потомстве.

– Да и ладно, я и не хочу детей, – простодушно ответила она, тем самым уже подтверждая свое скорое согласие. – Если честно, не очень-то их и люблю.

Он рассказывал об ужасах петлюровщины, о белом и красном терроре, о том, как его контузило в Чечне и как он едва не сдох от тифа, а потом сходил с ума от отчаяния, пытаясь тщетно уплыть за границу. И как страшно они с женой голодали в первые московские месяцы.

– Боже мой! – восхитилась она. – И этот человек, прошедший все круги ада, самый веселый и остроумный из всех, кого я знаю, самый жизнелюбивый и жизнерадостный!

Она обняла его, стала целовать, их губы слились, и они долго мучительно целовались, покуда она не взяла его за руку и не сказала:

– Пошли.

И они быстрым шагом пошли в сторону Арбата, по пути останавливаясь и целуясь. Оказалось, что в квартире до завтра никого не будет, они устремились в комнату ее временного проживания, и здесь, читатель, мы с тобой останавливаемся и следовать за ними не можем. Как в песне поется, «знает только ночь глубокая, как поладили они, распрямись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани». Ведро, обвитое повиликой, наконец-то наполнилось водой.

Вернувшись домой на рассвете, он сразу же обо всем рассказал жене, которую отныне вполне уже можно считать первой.

– Ну, я же говорила! – выдохнула она. – Тебе все кольца, кольца, а мне пустышки. Вот и не верь гаданиям.

Она подошла к его столу, вытащила из ящика браунинг, протянула ему:

– Помнишь, ты под морфием хотел застрелить меня из него? Можешь это сейчас сделать.

«Дьяволиада. Рассказы» М. А. Булгакова, опубликованная издательством «Недра» (СССР, Москва)

[МБ КП ОФ-3145/17]

Он взял браунинг и положил в карман брюк.

– Клянусь, я не брошу тебя, буду помогать.

– Да не надо мне твоей помощи, сама справлюсь.

– И в этой квартире не оставлю.

– Куда ж я денусь?

– В тридцать четвертую переезжаем, я уже договорился с Артуром Борисовичем.

В квартире № 34 жил финансист Манасевич, некогда богатый, в пяти комнатах располагались он с женой да прислуга. Но сейчас их стали уплотнять, в двух комнатах поселились партработники, требовалось отдать еще одну комнату, и, чтобы не вселили какое-нибудь быдло, Артур Борисович сам предложил Булгакову переехать к нему. Так произошло расставание с Нехорошей квартиркой. Теперь следовало найти жилье для Миши