За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
Любовь Евгеньевна Белозерская-Булгакова
1930
[МБ КП ОФ-1011/1]
– Гляжу, ты вдруг проникся любовью к этой парочке, – усмехнулась Тася. – Следующий роман будет «Красная гвардия»?
И он вдруг решился: как только подвернется подходящий вариант, уйдет к чертям от этой угасшей жены, наплевать, что венчаны. Шел по улице и улыбался мартовскому солнцу, свежему номеру альманаха «Недра», только что полученному, а еще тому, что, если следовать совету пожирателя китов, следующая жена будет переходная, временная, пока он не найдет себе третью. Вот сейчас встретится первая попавшаяся хорошенькая мордашка, возьму да сделаю ей сразу предложение. Все равно же временная.
И – нате-здрасьте! – Буква. Идет и тоже улыбается при виде него. Стало быть, на ней и женюсь.
– Какими судьбами, лучшая Буква русского алфавита?
А она ему в ответ:
– Асагао ни цурубе тарарету марао мидзу.
– Чего-чего?! Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.
– А вы что, японского не понимаете?
– Только в пределах «то яма, то канава, я не сука на комоде».
– Я прочла вам старинную танку. Перевод таков: «Повилика обвила ведро моего колодца. Дайте мне воды!»
Он вдруг обнял ее и поцеловал в душистую щечку.
– Воды у меня хоть отбавляй. Куда пойдем?
– Предлагаю в гости.
– Айда! Вот вам в подарок. – Он потянул номер «Недр», прямо на обложке содержание: «А. Серафимович. Железный поток; В. Кириллов. Поэма; С. Сергеев-Ценский. Рассказ профессора; М. Булгаков. Дьяволиада…» Остальное уже не существенно.
– Ух ты, «Дьяволиада»! – деланно испугалась она. – Рассказ?
– Повесть.
– Хорошая?
– Дурацкая, ни к черту не годная.
– Почему же напечатали?
– Дураки потому что.
– А зачем дарите?
– Потом на аукционе продадите задорого.
Со смехом ввалились в огромную квартиру знаменитого судебного статистика Тарновского. До революции он прославился книгами «Алкоголизм и преступность», «Влияние войн на движение преступности», занимал пост заведующего статистическим отделением Министерства юстиции, при большевиках остался при той же должности в Наркомюсте и снова процветал. Оказалось, он Букве приходится каким-то родственником, двоюродным дядей, что ли. У самого входа в квартиру она сказала:
– Только хватит меня называть Буквой! Обидно, между прочим. Даже имени моего не удосужились узнать, ухажер тот еще!
– А как вас зовут?
– Люба.
– А меня Миша.
– Да уж это-то я знаю.
Он идет по Кузнецкому мосту и читает, как священник отец Александр говорит Турбину, что уныние большой грех, хотя испытания еще будут, и очень большие испытания… Дальше вместе с ним роман читают московские переулки. В Камергерском Николка играет на гитаре и поет про сапоги фасонные… В Газетном ухаживают за обмороженным Мышлаевским… В Большом Кисловском прощаются с драпающим Тальбергом… В Крестовоздвиженском Шервинский, радуясь, что муж Елены сбежал вместе с немцами, поет эпиталаму и волочится за безмужней женой… В Большом Знаменском напившиеся гости Турбиных поют «Боже, царя храни»… На Волхонке все с тревогой говорят о Петлюре… На Пречистенке Шервинский объясняется в любви к Елене и целует ее в обе щеки…
Отрывок из письма М. А. Булгакова
Октябрь 1924
[Из открытых источников]
Погодите, как Зубовская? Это он забыл свернуть в свой Чистый переулок и дошагал до конца Пречистенки? Возвращается, а тем временем формируются подразделения для отпора Петлюре… Писатель сворачивает в Чистый, снег мокрыми хлопьями летит на страницы, но он, замедляя шаг, дочитывает: «В окнах было сине, а на дворе уже беловато, и вставал и расходился туман». Конец первой части. Две другие ждите в следующих номерах. Писатель ошарашен и огорчен, как бывает, когда тебе что-то долго расхваливают, а ты читаешь и думаешь: «Что они тут, болваны, нашли?!»
– Но нет, нет, – бормочет он. – Это всем известное авторское брюзжанье. Вещь написана гениально. Какая динамика, какие персонажи!
И он решительно направляется к Голубятне, чтобы вручить экземпляр Любаше. Они еще не муж и жена официально, он даже еще не развелся с Лаппой, но живут вполне уже как муж и жена.
Впервые побывав у Тарновских, Булгаков очаровал своим остроумием и самого Евгения Никитича, знаменитого юриста, и его дочь Надюшу. Домашние звали отца семейства Деем и даже Деюшкой, а Надю – Гадиком.
– Почему такое обидное прозвище?
– А, она к нему давно привыкла. Это из детства. Вечно таскала сладости и тайком их пожирала. Кто-то однажды сказал нечто библейское: «Гад Иссахар за углом ест сахар». С тех пор и повелось.
В первый же день знакомства Булгаков объявил:
– Уважаемые мои будущие родственники, хочу вас предуведомить, что буду мужем Любаши. Вы спросите, давно ли мы с ней знакомы? Недавно. Но в нашу жизнь вмешался рок. Сегодня я шел по улице и загадал: если сейчас мне повстречается Люба, быть нам мужем и женой. И представьте себе, она идет мне навстречу и улыбается.
– Вот еще! – фыркнула Любаша. – Не хочу я замуж. Я уже отреклась от старого мира, но еще не успела отряхнуть его прах с наших ног. К тому же и вы, Михаил Афанасьевич, пока еще замужем. Простите, женат.
– Брак – дело поправимое, – возразил Булгаков. – Именно так блаженный Сосипатр говорил мужчинам, желающим принять монашество, но обремененным узами брака.
Так началась долгая и шутливая история его ухаживания. Чуть ли не каждый день он являлся к Тарновским и завоевывал сердца родственников, смыкая кольцо блокады вокруг желанной крепости. Деюшка и Гадик уже души в нем не чаяли. Евгений Никитич тоже любил балагурить, был он образованнейший человек и к тому же полиглот, по-французски и по-немецки изъяснялся как на родном, знал также английский, итальянский, испанский и даже японский, на котором читал наизусть танки. Вот откуда Любашины «асагао тарарету».
Следом за холодной весной наступило жаркое лето, все любили сидеть во дворе дома под огромным дубом, пить чай из самовара и играть в сватовство майора.
– Гадик, – говорил майор, – вы только подумайте, что вас ожидает в случае благоприятного исхода. – Имелось в виду, что Надя уговорит Любу.
– Лисий салоп? – изображая строгую купеческую дочь, подыгрывала Надя.
– Ну, знаете ли, насчет салопа мы еще посмотрим, а вот ботинки с ушками вам обеспечены, будьте покойны.
– Маловато будет.
– Добавим галоши. А также медных новых пятаков и полтинников.
Вернувшись домой, он с жалостью смотрел на Тасю и думал, каково ей будет без него, нигде не работает, живут только на его деньги. А с другой стороны, она хотя бы встрепенется, пойдет работать, там встретит другого, не такого шалопая, а основательного и ответственного. Ей бы только пополнеть маленько.
– Таська,
