Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
Так что летом 1992 года Марина была бегуньей международного класса и идеально подходила для чистого эксперимента с применением эритропоэтина. После операции на ахилловом сухожилии нельзя было использовать даже относительно «мягкий» Оралтуринабол, мышцы всё время должны оставаться эластичными и тёплыми, нежёсткими. Даже небольшая «забитость» икроножных мышц могла привести к рецидиву травмы. Поэтому решено было применять только эритропоэтин по схеме соло. Перед первым уколом мы с ней провели контрольный «чистый» бег, 3 км по асфальту на велокольце у церкви, получились 9 минут 41 секунда, по километрам было 3:18, 3:13 и 3:10. После трехнедельного курса, всего за это время было введено 12 000 единиц ЭПО, что совсем не много, мы пробежали по той же трассе 6 км за 19:06 — половина была 9:40, последние 3 км пробежали ещё быстрее: 3:11, 3:09, 3:06, и вторая половина получилась 9:26. Без сомнения, Марина была готова бежать 10 км за 33 минуты. Эритропоэтин давал замечательный эффект, ведь, кроме него, ничего больше не было, между этими темповыми забегами были обычные пробежки в аэробном режиме, ни отрезков, ни прыжков, ни ускорений не делали, берегли ноги.
6.13 Олимпийские игры 1992 года в Барселоне. — Бромантан и карфедон
Олимпийские игры в Барселоне 1992 года запомнились победой Кевина Янга в беге на 400 метров с барьерами — 46.78, этот мировой рекорд был побит лишь в 2021 году. Хотя тогда было столько бегунов, бегавших по 47 секунд, что не было сомнений, что этот рекорд скоро побьют. Но результаты вдруг заметно снизились, и я связываю это с введением внесоревновательного контроля, это моё личное мнение, следствие плохой привычки видеть допинговые схемы везде и во всём. Очень обидным было поражение Ирины Приваловой в финале бега на 100 метров: она лидировала за 20 метров до финиша, но проиграла 0.02 секунды и стала третьей — 10.84, дул сильный встречный ветер. Зная Ирину с 1985 года, когда она поступила на факультет журналистики МГУ, зная её потенциал и талант, невозможно было поверить, что кто-то мог обыграть её просто так, без применения современной и изощрённой спортивной фармакологии.
После Игр в Барселоне появился новый отечественный препарат — карфедон, стимулятор, внесенный позднее в Список запрещённых препаратов под названием Фенотропил. Я его попробовал, побегал, но стимулирующего эффекта не ощутил. Однако все люди разные, кому-то, возможно, он идёт в жилу, то есть действительно стимулирует. Затем появился самый отвратительный препарат — бромантан, то ли «иммунопротектор», то ли «адаптоген», разработанный, по слухам, в недрах военной медицины. Вся беда была в том, что бромантан применялся в больших дозах, сотни миллиграммов в день, экстрагировался из мочи и попадал в хромасс, невероятно загрязняя инжектор и колонку. Особенно бесило, что пики бромантана вылезали там, где выходили пики тестостерона (Т) и эпитестостерона (Е), их невозможно было идентифицировать и рассчитать отношение Т/Е. Я терпеть не мог оба эти препарата, но Сергей Португалов добавил их в виде эксклюзива в свои поставки фармакологии для спортсменов: его растущий бизнес требовал новых идей и предложений. В итоге антидопинговые лаборатории четыре года мучились с этим фармакологическим мусором, пока не разразился скандал на Олимпийских играх в Атланте 1996 года, после чего бромантан с карфедоном внесли в Список запрещённых препаратов.
После отъезда Виктора Уральца в США научные исследования в нашей лаборатории прекратились, остались только рутинные анализы проб спортсменов и поиск подработки. Институтской зарплаты не хватало катастрофически. Мы получили новые масс-селективные детекторы фирмы Hewlett-Packard с химическими станциями на платформе MS-DOS Windows и с фантастическими лазерными принтерами. В России происходил настоящий компьютерный бум, одновременно возросли продажи аналитического оборудования, было снято эмбарго на поставку хромато-масс-спектрометров. Мы с Александром Ведениным ездили на обучение в Вену, где было европейское представительство фирмы Hewlett-Packard. Обучение было так себе, начальная школа, я знал намного больше фирмачей, с важным видом читавших нам простенькие лекции, которые мне ещё пришлось переводить российским участникам тренинга. Наши ребята были хорошие специалисты, они уверенно читали инструкции по эксплуатации приборов на английском языке, однако на слух ничего не воспринимали.
Видя всё это, представители фирмы предложили нам проводить обучение специалистов на местах, на русском языке и на их хромассах, с учётом стоящих перед ними задач и проблем, для решения которых и было приобретено оборудование. И попросили подготовить предложение, программу тренинга, и сказать, сколько денег мы хотим за наши услуги по обучению. Слово «обучение» из контракта убрали, так как по закону мы не имели права никого обучать, и заменили его словами «проведение научно-практического семинара».
Мы выставили фирме хорошую цену, взяли половину от европейской расценки за пятидневный тренинг, фирмачи поворчали, но согласились, и мы сразу получили заказы и провели два тренинга, сначала в Братске, по анализу объектов окружающей среды, затем в Уфе, где была нефтехимия. Оплата одного недельного тренинга приносила нам сумму, равную полугодовой зарплате в институте. Семёнов тоже поворчал, но сделать ничего не мог, недельный отпуск мы оформляли по закону, у нас неотгулянных отпусков накопилось на несколько месяцев.
6.14 Доминирование кёльнской лаборатории. — Проблема определения эритропоэтина и гормона роста
В 1993 году ситуация изменилась в тревожную и неприятную сторону. Мы стали заметно уступать кёльнской лаборатории в определении следовых количеств метаболитов стероидов, прежде всего метандростенолона и нандролона. В Кёльне открыли 17-эпиметиндиол, первый долгоживущий метаболит метандростенолона, и стали его определять на хромато-масс-спектрометре с магнитным анализатором масс, это называется масс-спектрометрией высокого разрешения. Мало того, что 17-эпиметиндиол сидел в организме спортсмена в три раза дольше,
