Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

Завуч продолжал сидеть как истукан. Тогда я решил идти напролом, без всяких околичностей, напрямик:

– Зачем вызвал? Почему отменил мои занятия по диамату?

Завуч поднял голову и, глядя не на меня, а куда-то вдаль, через мое плечо, вполне официально, голосом, словно доносившимся из загробного царства, заявил:

– Вы уволены.

– Почему, за что, на каком основании? – захлебываясь от возмущения, произносил я.

Завуч молчал.

– Хочу знать причину моего увольнения, – настаивал я.

– С райкомом согласовано. «Мы должны быть бдительными и не доверим троцкистам марксистско-ленинское воспитание молодежи», – последние слова завуч произнес на выдохе.

– Но я же не троцкист. Не приклеивайте мне ярлыка.

Завуч вновь подпер кулаками виски и уставился в раскрытый скоросшиватель, давая понять, что говорить больше не о чем.

Я вышел из кабинета. В коридоре стоял шум. Веселов, смеясь и размахивая руками, будто угрожая кому-то, спорил с невысоким парнишкой, а он, увидев меня, сорвавшись с места и преградив мне путь, возбужденно спросил:

– А как на практике доказать, что параллельные прямые пересекаются в бесконечном пространстве – ведь они…

Он, видимо, хотел продолжить вопрос, но я прервал:

– Сейчас не время. На занятиях разберемся.

Домой пришел умученный и разбитый. Словно меня колотили.

29 января 1935 года

Ночь была тревожной, не спалось. Даже не знаю, отчего. Беспокоиться мне нечего. Уверен, что меня восстановят на работе. Это наш завуч перестарался. Службист. Он хочет показать свою бдительность, а отыграться у нас в техникуме не на ком. Вот и нацелился на меня. Я недавно услышал, а быть может, прочел в газете: такого же, вроде нашего завуча, назвали перестраховщиком. Именно – перестраховщик. Раньше, по-моему, не употреблялось это меткое словцо.

Обжалую несправедливые действия перестраховщика. Дойду до ЦК партии и до самого товарища Сталина, если потребуется. За такую перестраховку, за безобразное отношение к человеку завучу могут и выговор залепить. Но я уж слишком далеко зашел в своих размышлениях. Главное – райком восстановит меня на работе.

30 января 1935 года

Решил зайти в техникум. Подгадал так, чтобы не очутиться там в перемену. Педагоги начали бы задавать мне недоуменные вопросы, но самое неприятное – это встреча с ребятами. Представляю, они окружат меня и толпой потянутся за мной. Они любят меня и мои занятия. Это не совсем скромное признание. Но ведь я никому, даже Жене2 об этом не говорил. А разве наедине с самим собой нельзя подумать о том, что верно. Начнут расспрашивать – отчего да почему. Конечно, скажут: «Ой, как плохо, что вас не будет…» и прочее. Нехорошо!

Я поднялся на второй этаж ровно через пять минут после звонка на урок. В коридоре было тихо и пусто. Стараясь ни с кем не столкнуться, я направился к доске приказов. На клочке бумаги напечатано: «Преподавателя диамата Доброделова В. М. отстранить от работы с сего числа». Удивительный приказ. Ни причины увольнения, никаких мотивов. Тем лучше для меня, как пришел, я быстро спустился вниз и довольный тем, что никто меня не заметил, направился домой.

Женя дома рассказала, что несколько дней назад у них арестовали врача. Говорит, был хороший человек, скромный и деятельный.

– Это ничего не значит, – возразил я, – при всех своих положительных качествах он мог быть антисоветчиком, и тайным агитатором, и вообще кем угодно. Зря не посадят!

Говоря это, я почувствовал что-то неприятное. При этом, будучи не в силах отделаться от волнующих меня мыслей, подумал, а приказ, конечно, завуч написал глупо. После обеда направился в райком.

В приемной секретаря райкома было пусто. Видно, партийные чиновники задерживались с обеда. Испытывая легкую досаду, я уже собирался выйти, но тут появился человек в сапогах с утиным носом, в защитной гимнастерке и галифе. Смотрел он уверенно и твердо.

Решив, что это и есть секретарь, я обратился к нему с жалобой. Он прервал меня. Оказывается, это не его вопрос, а мне следует обратиться к инструктору Артюхову завтра, т. к. сегодня пленум райкома и инструкторам не до этого. Ну что ж, завтра так завтра.

31 января 1935 года

Был у Артюхова, рассказал ему все, как было. Он внимательно выслушал меня, попросил написать заявление и зайти завтра. Ну что ж, завтра так завтра. В конце концов, я твердо уверен, что в техникуме меня некем сейчас заменить. Одно беспокоит, дни уходят, а потом, когда возвращусь, придется комкать всю программу.

1 февраля 1935 года

Еще не было и девяти утра, а я уже стоял возле кабинета Артюхова. Мне не хотелось обращаться к нему первым, и я старался попасть ему на глаза, чтобы он, увидев меня, сам завел со мной разговор.

Я не сомневаюсь: директор техникума и в первую голову завуч получат нахлобучку, а меня восстановят на работе. Не очень-то им удобно будет передо мной. Право же, хорошее словцо, пущенное в оборот: «перестраховщик». А от чего перестраховывается завуч, не пойму.

Тем временем Артюхов несколько раз проходил мимо, мне казалось, что он делает вид, будто не замечает меня. А может быть, и впрямь он не замечал, и мне только казалось это. Я, кажется, становлюсь мнительным и подозрительным. Однако Артюхов так и не подошел. Пришлось мне самому обратиться к нему.

Он зажмурил глаза, наморщил лоб, будто вспоминая обо мне. А ведь я был у него только вчера. Не мог же он забыть. Вдруг он произнес командным тоном:

– Зайди послезавтра, – и, желая показать, что говорить не о чем, быстро удалился походкой, как будто ему приспичило в туалет.

Конечно, дело мое – для них мелочь. Ну что ж, доживу до послезавтра.

3 февраля 1935 года

Я не работаю уже целую неделю. С утра собрался было к Артюхову, но сообразил, что сегодня воскресенье. Артюхов, вероятно, ошибся, назначив мне на выходной. Зайду завтра. Или лучше послезавтра: понедельник – тяжелый день.

5 февраля 1935 года

Еще чего не хватало. Я, кажется, становлюсь не только мнительным, но и суеверным. Не хотелось терять в тревожном безделье день, а вчера не пошел в райком – понедельник! Вот так материалист, вот так диалектик и атеист! Но сегодня с утра без четверти девять я маячил там в коридоре.

В начале десятого на горизонте показался сам Артюхов. Он не спеша, вразвалочку прошел с десяток шагов, но, издалека заметив меня ускорил шаг, заторопился. Я поклонился ему, ожидая приглашения в кабинет. Но он быстро пробежал к себе и как-то неопределенно мотнул головой. Не поймешь, то ли это было приветствие, то