Казачонок 1860. Том 1 - Петр Алмазный

Они находились метрах в ста от меня. Я вполне слышал их разговоры, доносившиеся сквозь стрекот кузнечиков.

— Ваше сиятельство, не найдем мы его по темноте, — говорил тот самый казак-Еремей, что купил у меня лошадь в Пятигорске.

— И что, предлагаешь бросить ублюдка? Бросить поиски? — вызверился Жирновский. — Сказано найти!

— Да как же ж это, — ответил казак, — не вижу я ни черта, никаких следов. Придется утра ждать, а с рассветом снова на след выйдем.

— Хорошо, разбивайте лагерь, — нехотя согласился Жирновский.

Не знаю, почему они ушли от того места, где меня искали, но лагерь уроды разбили почти в версте от моей лежки. Там и впрямь была удобная поляна — возможно, Еремей знал о ней. Удобное место для бивака на шестерых путников. Насколько я понял, разглядев их в темноте, с Жирновским был Прохор — голос его я тоже опознал, Еремей и еще три подручных. Сомневаюсь, что среди этой поисковой группы затесались какие офицеры: очень уж неприглядным делом собирался заниматься граф, не стал бы он так рисковать.

А вот присутствие среди них казака меня очень разозлило. Он знал, кто я. Выяснить, что мальчишка, продавший ему коня, отправился в станицу Волынская, — дело плевое. Название станицы он мог узнать у того же есаула Клюева в Горячеводской или просто поспрашивать на базаре, откуда такой хлопчик здесь взялся. Пятигорск — большая деревня, тут все обо всех знают. Выходит, он прекрасно понимал, на что идет: по прихоти графа ловить сироту, казачьего сына. А это уже совсем не укладывалось ни в какие рамки.

Лошадка не подвела. Подай она хоть один звук — выродки сразу нашли бы мою лежку среди густых кустов. Все это время я поглаживал ее по холке, что, по факту, возможно, и спасло мне жизнь.

Надев торбу с овсом на голову лошади, я проверил, насколько хорошо она привязана к дереву. А сам, дождавшись, когда поисковая группа угомонится и расположится на биваке, стал подбираться ближе к их лагерю. Его освещал довольно яркий костер, и сидящие подле него люди уже не могли разглядеть меня в ночной темноте. Классика жанра: если в ночи пялиться в огонь, потом в темноте не увидишь ни черта. Я подобрался метров на двести, выбрал подветренную сторону, чтобы запах мой не сносило к ним. А то ведь их лошадки сразу почуют чужого. Так в темноте я просидел, считай, часа полтора, пока все они не устроились на ночлег, оставив того самого казака Еремея охранять лагерь. Видимо, планировали позже сменить часового.

Тело я еще толком не изучил и уверенно применять боевые навыки из прошлой жизни не мог. Поэтому решил не рисковать. Я подобрался приблизительно метров на двадцать и стал подползать к казаку по-пластунски, стараясь не шуметь. Видимо, он слегка дремал, периодически одним глазом осматривая пространство вокруг. Иначе не объяснить, почему он не почуял опасность за спиной. Но мне это было только на руку.

Последние метры прополз, затаив дыхание. Он сидел, прислонившись спиной к седлу, и периодически клевал носом. Рука лежала на ружье, но пальцы были расслаблены. Я приподнялся за его спиной и, прежде чем тот успел шевельнуться, схватил его за плечо.

«Добегался, сука», — зло выругался я про себя.

Казак исчез тихо, беззвучно. Воздух на миг дрогнул, будто его втянули внутрь. На его месте осталась лишь вмятина на траве да валявшееся рядом ружье. Я тут же отправил в сундук и ружье, и вещмешок часового.

Закружилась голова, подкатила тошнота. Я сглотнул горькую слюну. Но в этот раз слабость была меньше, чем тогда с абреком.

«Может, привыкаю?» — подумалось мне.

Черкеска абрека, старая и пропахшая дымом, висела на мне мешком, скрывая очертания. Лицо вымазано сажей — нельзя, чтобы меня кто-то опознал.

В небольшой палатке, похоже, устроился сам Жирновский. Рядом, на разостланной бурке, лежал и храпел здоровенный детина — в нем я признал Прохора. Рука потянулась к ножу. Хотелось перерезать глотку этому ублюдку, который чуть не запорол меня до смерти. Как вспомню свою изуродованную спину…

Подкрался к нему бесшумно. Присел на корточки, занеся охотничий нож. В этот момент Прохор резко повернулся на бок, и мутные от сна глаза уставились прямо на меня. Он гаркнул какой-то нечленораздельный звук — не разобрал, что именно, но довольно громко. Я не стал дожидаться, просто дотронулся до него носком сапога.

Прохор исчез в сундуке. А я едва не рухнул на его место. Вот теперь голова закружилась так, что в глазах потемнело. Тошнота подкатила к горлу, я с трудом ее сдержал. Из носа хлынула кровь. Еще один такой выверт — и я сам отрублюсь. Я, как мог, рванул в сторону, слыша за спиной, что в лагере поднимается шум: крики, ругань, чей-то испуганный вопль.

— Прохор! Еремей! — голос Жирновского звучал испуганно. — Где вы, черт бы вас побрал⁈

Отполз метров на пятьдесят. Потряхивало от слабости, но решил — сейчас самое время. У меня ведь было два заряженных ружья: одно — от Семеныча, другое — от Еремея. Достал первое из сундука, встал на колено, прицелился в мелькавшие у костра тени. Выстрел. Отдача ударила в плечо. Сместившись на несколько шагов в сторону, сменил ружье на другое. Второй выстрел — кто-то сложился пополам. Костер ясно выхватил силуэт. Отдача второго реально отсушила плечо.

Ответили почти сразу. Три выстрела грянули одновременно. Пули просвистели где-то в стороне — стрелять вслепую, ориентируясь только на вспышки, дело неблагодарное, уметь надо. Я откатился в темноту и затаился.

— Аллаху Акбар! — заорал я, вжимаясь в землю.

— Горцы! — раздался испуганный крик. — Нас окружают!

Послышалась суматоха, топот, ржание перепуганных лошадей. Они спешно собирались, и вскоре топот копыт стал удаляться. Похоже, удирали, побросав часть вещей. Идиоты, ноги лошадям точно переломают.

Я лежал в траве и пытался перевести дух. Тело после перемещения двух людей еще не пришло в себя, в голове шумело. Из носа сочилась кровь. Но главное — они ушли. Вопрос только, надолго ли.

С первыми предрассветными сумерками я поспешил к брошенному лагерю. Картина маслом: удирали так поспешно, что побросали половину снаряжения. Палатка Жирновского колыхалась на ветру. Я подошел и присвистнул. Возле палатки — две добротные седельные сумы с провиантом: сало, сухари, крупа, чай, сухофрукты, что-то еще; рядом две фляги, обтянутые сукном — одна с водой, другая с водкой. В палатке — два одеяла и сумка. В ней — серебряный портсигар, кошелек с 40 рублями