Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

— Все то же. Пыль в глаза. — Он махнул рукой в сторону моих витрин, гостей, всего моего сверкающего мира. — Вместо дельной машины — потешные огоньки да стекляшки для ворон. Пустомеля ты, парень. Прожектёр Пустозвонный.

Глава 8

Воздух в зале стал наэлектризованным, воцарившаяся тишина давила на уши. Ее можно было почти потрогать: скрипнул паркет под чьим-то сапогом, сухо шелестнул веер в руках дамы. Десятки глаз впились в меня, ожидая представления и жаждая крови. Краем глаза я поймал вытянувшееся лицо Оболенского. А где-то в толпе, не сомневался я, ухмыляется Дюваль, наслаждаясь моим публичным унижением.

Я был удивлен. Обида не зацепила мальчишку-Гришку — она прошла мимо, наткнувшись на кого-то глубоко внутри. На старика-Звягинцева. И для него эти слова прозвучали заезженным диагнозом, который он сам ставил другим десятки раз.

Глядя на Кулибина, на его морщинистое, сердитое лицо, на руки рабочего с въевшейся в кожу металлической пылью, которую не смыть никакой водой, я чувствовал, как готовая вскипеть ярость остывает, уступая место пониманию. Передо мной человек, сломленный собственным гением. Сколько раз его, великого механика, хлопали по плечу сильные мира сего, восхищаясь его «потешками»? Его чудо инженерной мысли — часы-яйцо, так и остались дорогой игрушкой для императрицы, а не прототипом для серийного производства хронометров, до зарезу нужных флоту. Его идеи умирали в пыльных папках канцелярий или превращались в придворные диковинки. Годы, десятилетия восхищения без реального применения… Да от такого кто угодно озвереет.

Он приехал сюда, прочитав мое письмо, в надежде найти родственную душу. А наткнулся на блеск, роскошь и придворного фаворита, показывающего «фокусы» с парящей в воздухе железкой. Если я правильно понял логику его действий, он был обманут в последней своей надежде. Его гнев — это крик боли.

Однако сочувствие испарилось вмиг, уступив место злости. При этом, не на старика, а на ту дремучую, слепую силу, которую он олицетворял. Он ведь даже не пытался понять, увидев лишь обертку. Обесценил не меня, а сам принцип, подход. Расчет. Теорию. Науку. Эти слова были оскорблением не для местного ювелира Григория — они хлестнули Звягинцева.

Тишина натянулась струной.

— Уважаемый Иван Петрович, — мой голос прозвучал на удивление громко. — Судить обо мне по этому блеску — ваше право. Но право судить о моих работах вы получите только тогда, когда сумеете хотя бы понять, как они сделаны.

Шепот, пробежавший по залу, был похож на шелест сухих листьев.

— Вы видите «потешные огоньки», — я кивнул на маску, — однако ваш прославленный ум даже не пытается постичь суть этого простого устройства. Это не придворный фокус, а оптика. Физика. Точный расчет преломления света. Наука, которая, боюсь, осталась за пределами вашего, без сомнения, великого дарования.

Лицо Кулибина пошло багровыми пятнами. Он тяжело задышал, но я не дал ему и шанса ответить, продолжая рубить сплеча.

— Ваш гений, Иван Петрович, неоспорим. В одиночку вы способны создать вещь, которую не повторит никто в целой Империи. И в этом, — я чуть понизил голос, заставляя всех вокруг напряженно вслушиваться, — ваша главная беда… и трагедия для всего нашего Отечества. Ваш дар уникален, а потому смертен. Его нельзя передать, нельзя научить ему сотни других.

Мой жест указал на витрины, где рядом с уродливыми камнями лежали изящные эскизы.

— А моя цель — создать порядок, а не создать еще одно неповторимое чудо. Систему, чертежи, станки и методы, которые позволят тысячам простых мастеров, не гениев, делать вещи точно и правильно. Вы всю жизнь создавали уникальные часы. Я же хочу построить мануфактуру, которая даст по тысяче точных хронометров в год! Вы — великий мастер-одиночка. А я, Иван Петрович, — ювелир. В этом веке, нравится вам это или нет, победу одержит правильно устроенное дело, а не одинокий гений

Громом пораженный, Кулибин стоял с землистым лицом; его руки безвольно обвисли вдоль тела. Удар пришелся в самую суть его трагедии, и он, кажется, впервые за много лет услышал безжалостный анализ своего пути. Кадык его дернулся, но слова застряли в горле. Он молчал.

Мне тяжело было все это говорить. При всем восхищении этим великим человеком, я не мог иначе.

Зал, казалось, перестал дышать. Происходящее вышло за рамки светского конфуза. На глазах у всего двора, на глазах у Императора, мальчишка-ремесленник публично отчитал живую легенду, и той нечего было ответить. Мельком взглянув на Александра, я заметил, что он больше не сторонний наблюдатель. Легкое любопытство в его глазах сменилось досадой. Что за балаган я тут устроил? Положение у него было отчаянное: осадить Кулибина — значит оскорбить «народный гений»; позволить ему растоптать меня — расписаться в том, что государев протеже — пустышка.

— Довольно!

Голос Императора заставил всех вздрогнуть. Он встал между нами. На его лице не было и тени улыбки.

— Что за представление вы тут устроили? Перед всем светом! — он обвел зал тяжелым взглядом, и придворные невольно потупились. — Один попрекает другого в безделье, другой — в невежестве. Стыдно, господа. Стыдно!

Повернувшись к окну, за которым сгущались синие январские сумерки, он спустя несколько секунд задумчиво произнес, будто обращаясь к самому себе:

— Вчера горела Гороховая. Дом выгорел дотла. Люди на улице. А почему? Потому что вода из пожарных труб едва долетала до окон второго этажа. Вот где настоящее дело, а не в спорах о том, чья гордыня выше.

Он резко обернулся. Кажется, император нашел выход — столкнуть нас.

— Я назначаю пари, — сказал он так, словно зачитывал приговор. — Императорское пари. Я хочу видеть машину. Отбросим ваши словесные баталии, докажите все на деле. Сделайте пожарную помпу, какой еще не было в России.

Не давая нам опомниться, он чеканил слова, как монеты:

— Задача такая. Срок — месяц. Казна выделяет тысячу рублей на расходы. Мастерская — вот эта, — он тыкнул пальцем на второй этаж моей мастерской. — Ответственность делите.

Его палец указал на меня.

— Вы, мастер Григорий, хвалитесь расчетами. Будьте добры, представьте мне проект. Полный, детальный, с чертежами и выкладками. Чтобы любой толковый механик понял, что к чему.

Затем его палец нацелился на Кулибина.

— А вы, Иван Петрович, хвалитесь руками. Вот и докажите, что они способны построить то, что начертает этот… хм… теоретик. Вы отвечаете за металл и сборку.

Лицо Кулибина скривилось в