Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

— Безрукий… теоретик… тут же разорвет к чертям….

А затем его рука начала двигаться. Он стал исправлять, рисовать прямо поверх моих линий, выводя свою конструкцию. Инженер в нем победил обиженного старика. Он не мог пройти мимо инженерного вызова, не приняв его. Я тихо прикрыл дверь и вернулся к себе.

Утром, когда мастерская уже наполнилась привычным шумом, он сам подошел ко мне. В руках — мой чертеж, весь исполосованный его правками. Ни извинений, ни рукопожатий. Он ткнул грязным от угля пальцем в изображение мембраны.

Неужели не спал даже? Всю ночь корпел?

— Тряпка твоя! — проскрипел он, будто гвоздем по металлу. — Да ее давлением в клочья порвет в первое же мгновение! Неужто не сообразил, счетовод?

Я сдержал «хмыкание».

— И котел твой… — он перешел к главному листу. — Лить его — гиблое дело! Раковины будут, пузыри воздушные внутри останутся. Рванет под давлением, как пушка бракованная, всех нас тут и покалечит! Ковать надо! Из красной меди! В два слоя!

Он предлагал компромисс, улучшал мою идею, спасая ее от моей же «теоретической глупости». Он брал на себя ответственность за самую сложную, материальную часть проекта.

Это и было начало нашего сотрудничества. Мы работали бок о бок, однако это напоминало войну двух генералов, вынужденных заключить временный союз против общего врага. Мы спорили до хрипоты. Я доказывал ему что-то с помощью формул на грифельной доске; он в ответ притаскивал два куска металла и ломал их у меня на глазах, демонстрируя разницу. Он по-прежнему звал меня «счетоводом» и «пустозвоном», я его в ответ — «упрямым самоваром» и «ворчливым дедом». Но под этой словесной перепалкой рождалось нечто новое.

Я восхищался его звериным чутьем к металлу, его способностью видеть внутреннее напряжение там, где я видел гладкую поверхность. А он, хоть бы и под пыткой не признался, начал прислушиваться к моим расчетам, ворчливо убеждаясь, что цифры на бумаге каким-то чудом превращаются во вполне осязаемую прочность. Впервые мы работали вместе. Над общей целью.

Наш хрупкий союз держался исключительно на общем деле. И меня это не устраивало. Стоило закончить с насосом, и он мог просто уехать. Значит, его нужно было зацепить чем-то. Нужна была приманка, причем такая, чтобы этот старый щукарь заглотил ее вместе с крючком.

К концу недели грохот и копоть вымотали нас до предела. Вечером Варвара Павловна, смерив наши почерневшие физиономии строгим взглядом, вынесла безапелляционный вердикт:

— На вас обоих смотреть страшно, как из трубы вылезли. Во дворе банька готова, я велела истопить. Идите, смойте с себя эту гарь да усталость, а то и до горячки недалеко.

Идея была гениальной. В дальнем углу двора банька топилась по-черному, с открытой каменкой, но для нас, промерзших, уставших и въевших в кожу металлическую пыль, этот сруб был сущим раем.

В густом пару мы молча отмокали. Кулибин, смачно крякая, с первобытной яростью охаживал себя березовым веником, сбивая с него тучи листьев. Я же просто растянулся на верхнем полке, позволяя горячему, влажному воздуху, пахнущему дымком, березовым листом и распаренной сосной, проникать в самые кости. В этой расслабленной, неформальной обстановке наша вечная производственная война взяла перемирие.

— Эх, кожа-то у тебя барская, белая, — проворчал Кулибин, с любопытством оглядев меня. — Не то что у нас, мастеровых. Тебя веником-то тронь — синяк вскочит. А ну, поддай пару!

Я плеснул на раскаленные докрасна камни ковш воды с мятным отваром. Баня взорвалась новой волной обжигающего и ароматного пара.

— Иван Петрович, — я начал осторожно прощупывать почву, когда мы уже сидели в предбаннике, остывая и потягивая ледяной квас из запотевших деревянных кружек. — Голова кругом идет от одной задачки, совсем запутался. Может, вы, на свежую голову, что присоветуете?

— Опять со своими финтифлюшками? — отмахнулся он. — У нас тут дело государевой важности не доделано, а он узоры малюет! Девкам на сарафанах вышивать, что ли?

— Государю на ассигнациях, — невозмутимо поправил я, сдерживая улыбку из-за того, что так удачно свернул разговор в нужное русло. — Чтобы фальшивок меньше было. Задачка, доложу я вам, похлеще нашей помпы будет.

Выхватив уголек возле печки, я прямо на чистой сосновой доске, служившей нам столом, начал рисовать.

— Представьте, — сказал я, выводя схему, — что мне нужно заставить иголку вышивать узор, который никогда не повторяется. Управляют же этой иголкой три танцора, и каждый пляшет свой, отдельный танец. Как мне сложить их движения в один, но всегда новый и непредсказуемый рисунок?

Кулибин нахмурился, подался вперед, забыв и про квас, и про усталость. Его разум мгновенно вцепился в проблему. Это была задача по его части — элегантная, сложная, на грани невозможного. Головоломка из чистого движения.

— А ты не заставляй их танцы складывать, — проворчал он, ткнув мозолистым пальцем в мой рисунок. — Ты их на карусель поставь. Пусть каждый пляшет на своей лошадке, а сама карусель-то вращается! И иголка твоя, что в центре торчит, будет выписывать и танец лошадки, и большой круг самой карусели. Вот тебе и узор, который сам черт не повторит!

Просто. Гениально. Планетарная передача, объясненная на языке ярмарочных каруселей и пляшущих скоморохов. Решение, которое лежало на поверхности, но до которого мой, привыкший к абстракциям мозг, так и не додумался. Я смотрел на него, и злость, накопившаяся за все эти дни, сменилась детским восхищением.

— Иван Петрович, вы гений.

Он довольно крякнул, но тут же напустил на себя привычно суровый вид.

— То-то же. А то всё «расчеты», «формулы»… Головой думать надо, а не только цифирью по бумаге водить.

С хитрым прищуром он оглядел меня с ног до головы.

— Ну что, счетовод? Задачку-то я твою решил. Теперь с тебя магарыч. Да не деньгами, а делом. Завтра поможешь мне кожу дубить. Поглядим, как твои белы рученьки с ворваньим жиром да дубовой корой справятся!

Меня прорвало на смех. Искренний, громкий. Ключ. Я нашел ключ к этому вечно ворчащему гению. Теперь, даже когда мы закончим с помпой, он не уедет. Не сможет. Я забросил в его беспокойный мозг такую наживку, которую он будет обдумывать месяцами. И я найду еще. И еще. Он