Казачонок 1860. Том 1 - Петр Алмазный

— Непримиримые? — уточнил я. — Те, что за тобой шли?

Он коротко кивнул.

— Они из других аулов. За деньги все делают. Им… все равно, кого резать. Братья заплатили. А ты… — он снова посмотрел на меня, — ты им все испортил.

В голосе не было упрека, только усталость. Да и странно было бы обижаться на человека, который тебя спас.

— Ну, бывает, да, — вздохнул я. — Просто мимо проходил.

Он попытался улыбнуться, но лицо тут же перекосила боль.

— Эти трое… все мертвы? — спросил он после паузы.

— Все, — подтвердил я. — Атаман сказал, что за ними никто не приезжал. Так бы и лежали, если б Строев не велел в землю закопать. Значит, никто их и не искал. Или искали не там.

Аслан закрыл глаза, словно что-то прикидывая.

— Это… хорошо, — выдохнул он. — Значит, братья пока будут думать, что дело сделано.

Вот это «пока» мне очень понравилось. В его голосе появился стальной оттенок.

— Слушай внимательно, джигит, — я наклонился ниже. — Ты сейчас слабый, немощный. Пока меня не будет — твое дело одно: лежать и выздоравливать. Я уезжаю в Ставрополь, на сколько — пока не знаю. Вернусь — будем решать, что с тобой делать дальше.

— Ты… не отдашь меня им? — спросил он вдруг.

— С головой дружишь? — фыркнул я. — Отдам я тебя, конечно. На кой черт мне тогда было там в балке рисковать своей шкурой, твою спасая.

Потом серьезно добавил:

— Нет. Пока ты здесь — ты мой гость, у нас тоже традиции есть. Разберемся потом.

Он медленно, с усилием, прижал руку к груди.

— Спасибо, Григорий, — выговорил он уже ровнее. — Я… в долгу.

Я поднялся, расправляя затекшую спину.

— Долги потом посчитаем, — отмахнулся я. — Вон Алена придет — ее слушайся, как мать родную. Понял?

В ответ он только коротко кивнул. Сил спорить все равно не осталось.

Я вышел из сарая, прикрыв за собой дверь. На дворе уже серело — самое время спать ложиться, на рассвете выезжаем.

Утром, когда я проверял лошадь и поклажу, к моему двору верхом подъехал Яков с Трофимом и Степаном.

— Ну что, казачонок, готов? — усмехнулся он, не поднимая головы. — Атаман велел тебя целым довезти и вернуть опосля, так что сильно в седле не шатайся.

— Готов, — ответил я.

Дед вышел на крыльцо, опираясь на палку. Алена стояла рядом, кутаясь в платок, сонная Машенька пряталась у нее за юбкой.

Я подошел, по очереди со всеми обнялся. Коротко и без соплей.

— Береги себя, — тихо сказала Алена. — И голову не подставляй. Нам ты тут… живой нужен.

— Постараюсь, — кивнул я. — За Асланом приглядывай.

Дед обнял и перекрестил без слов, после чего поковылял в хату.

— Все, по коням! — рявкнул Яков.

Я запрыгнул в седло, и мы двинули в путь. Станица медленно поплыла мимо — хаты, плетни, знакомые лица.

Впереди ждала дорога на Пятигорск, а там — Ставрополь, оружейные лавки, новая винтовка, если повезет. И какой-то сюрприз от Афанасьева, но это уже с гарантией.

Дорога сперва шла привычная — та самая, по которой не так давно я в первый раз прибыл в Волынскую. Нам нужно было добраться до Пятигорска, оттуда — до Георгиевска. Потом пойдут Александрийская, Сухая Падина, Старомарьевское и, наконец, Ставрополь. Путь неблизкий: до самого Пятигорска около сорока верст, дальше до Ставрополя — около ста восьмидесяти.

Если, конечно, лошадей загонять, да смену на почтовых станциях иметь, то можно и быстро обернуться. Но это не наш случай, поэтому на дорогу смело закладываем неделю.

Яков ехал впереди, чуть в стороне, привычно полупригнувшись в седле. Будто и не по дороге шел, а по вражеским местам, ожидая внезапного удара.

Ему сейчас лет под сорок. Жилистый, сухой, плечи широкие. Весь какой-то напружиненный, в любую минуту готовый к схватке. Ехал он в темной, потертой черкеске и пушистой папахе — хоть картину пиши с такого молодца.

Слева двигался Степан, помоложе — чуть за два десятка перевалило. Широкий в кости детина. Рыжий, с конопушками и слегка горбатым носом. Постоянно что-то бормотал своей лошади, будто та его понимала.

Трофим держался позади. Он был самый здоровый из нашей четверки: плечи как дверь сарая, шеи почти не видно. Черные усы веером, лицо серьезное. На нем потертая папаха и черкеска под стать хозяину.

Я сдвинул на лоб свою многострадальную папаху. После того, как непримиримый махнул шашкой в балке, она пострадала. Аленка, конечно, залатала, но надо бы заменить.

— Ты глянь на себя, герой, — хмыкнул Яков, оглянувшись. — Папаха на тебе как дохлая кошка на плетне.

— Нормальная папаха, — буркнул я с улыбкой. — Боевая, свою историю имеет, понимать надо!

— Историю она, может, и имеет, — не унимался он. — Только с первого взгляда за сироту принять можно.

Он ткнул подбородком в мою макушку:

— В Пятигорске обновиться думаешь?

— А что мне стесняться, Яков, коли я и есть сирота. Новую прикуплю в Пятигорске, не переживай!

Яков покрутил ус, вздохнул и замолчал на какое-то время.

— Ну, казачонок, — протянул он, когда мы ехали шагом по пологому подъему, — скоро, глядишь, и тебя в пластуны отдадут.

Сказал так, будто речь шла не о службе, а о легкой прогулке.

— Это как ты, Яков Михалыч, по горам ползать да в камышах мокнуть? — уточнил я. — Или еще что повеселее найдется?

— Все сразу, — хмыкнул он. — Пластун он как тень. Где надо — его нет, где не ждали — вот он, родимый.

— Что там у вас за порядки? — спросил я вслух. — А то интересно знать заранее, куда меня сватают.

— Спишь мало, ешь мало, зато бегать приходится много, — добавил Яков. — Глаз, ухо, нюх всегда настороже. Пластуны — это не геройская кавалерия, нам на балах по паркетам не шаркать.

— Зато, — вмешался молчаливый до этого Трофим, — если пластуны знатные, сотня без потерь может в станицу вернуться с похода.

Мы снова какое-то время ехали молча.

Лошади фыркали от пыли, дорога уходила вперед, ветер нес запах сухой травы и сырой земли.

Ближе к вечеру небо затянуло легкой дымкой. Солнце сползло к горизонту, тени вытянулись, лошади начали понемногу уставать.

— Пора, — сказал Яков, поводя головой. — До Пятигорска все равно не дотянем.

— Вон, в балке, — показал Трофим хлыстом. — Вода есть, кусты есть. Нам больше и не надо.

Мы нашли внизу небольшой клочок земли — трава примята, видно, кто-то уже останавливался. По дну балки тянулся ручей. Лошадей распрягли и привязали к кустам.

Днем жарило хорошо, но в воздухе уже чувствовалась осень: сухая трава, пыль.

Раздался короткий свист — это