Казачонок 1860. Том 1 - Петр Алмазный

— Аккуратнее садись! — посылая образы птице, выругался я. — Всю одежду мне так своими когтями попортишь.

Сокол встряхнулся, пригладил перья, покосился на меня, но как только появился кусок свежего мяса, забыл про все и ушел в трапезу.

Развели костер, поставили котелок. Трофим принялся кашеварить. Я начал было расслабляться, когда вдруг резко поднялся ветер. Сначала просто потянуло сыростью, потом сверху, со стороны гор, небо начало стремительно темнеть.

Яков поднял голову, посмотрел туда, где по краю балки уже чернели тучи.

— Сейчас накроет, — коротко сказал он. — Тюки выше поднимай, Гришка, костер под куст задвигай. Не хватало еще, чтоб все промокло.

Мы с Трофимом подтаскивали поклажу поближе к склону, под редкие кусты. Ветер усиливался. Лошадей повело, одна тревожно заржала и начала беспокойно дергаться.

Хан тоже занервничал: поднял крылья, напрягся и в итоге устроился у меня на плече.

— Тихо, Хан, — пробормотал я, аккуратно снимая его и пряча за пазуху. — Стихия, ничего не поделаешь.

Где-то совсем недалеко глухо бухнуло. Раскат грома оглушил на какое-то время. За ним — второй, ближе. Небо коротко вспыхнуло, вырывая из темноты голые стволы, лошадиные морды. Я чувствовал, как птица за пазухой вздрагивает от каждого раската.

— Держи коней! — рявкнул Яков.

Лошадь Степана дернула повод и рванула в сторону. Я, придерживая сапсана у груди, бросился ей наперерез. Ухватил за повод, сапоги скользили по мокрой траве, в один момент я чуть не поехал вниз, к ручью. Выругался, уперся обеими ногами, дернул изо всех сил. Кобылица фыркнула, мотнула головой, но все-таки сбавила ход.

Стихия разошлась по-настоящему. Ливень хлынул стеной — таких я здесь еще не видал. Костер почти залило водой. Трофим со Степаном растягивали отрез парусины для навеса.

— Сюда, живо! — бросил Яков.

Гром гремел почти без пауз, над балкой ветер ломал ветки. Лошади беспокойно фыркали рядом. Мы по очереди подходили, успокаивая их.

Понемногу ливень стал стихать. Вспышки ушли дальше, только их отголоски докатывались с запозданием. Хан тоже начал приходить в себя и перебрался на мою руку в перчатке.

К рассвету гроза окончательно ушла. Трава блестела, сапоги чавкали в размокшей земле. Разминая затекшую спину, я выбрался из-под навеса.

— Ну что, — усмехнулся Яков, поднимаясь. — Привыкай, казачонок, и такое бывает.

— Да уж, — ответил я.

Мы быстро собрали вещи — седла и попоны полностью просушить не успевали. Дорога ждать не собиралась.

* * *

В Пятигорске задерживаться не стали: лишь заскочили на базар, где я прикупил себе новую папаху по настоянию Якова. Отпросился у него и заскочил в обе имеющиеся в городе оружейные лавки, где меня ждало разочарование: винтовок, к сожалению, не было. Остается надеяться, что в Ставрополе с этим делом получше.

По просьбе атамана заехали в правление в Горячеводскую, к атаману Клюеву. Он меня, конечно, сразу признал и порадовался новостям. Пообедали на знакомом постоялом дворе в Горячеводской, напоили лошадей, сами чайком догнались.

Можно было бы полежать часок, но Яков только стукнул кулаком по столу:

— Двинем дальше, пока светло.

Выехали за станицу — и снова дорога.

Редкие телеги, всадники — встречные и обгоняющие нас. После некоторых таких встречных пыль долго стояла столбом. Самый обычный кавказский тракт.

Дорога тянулась дальше. Уже где-то на половине пути до Георгиевска я стал узнавать знакомые места, недавно посещенные мною в куда более плачевном состоянии.

Вот проехали тот перелесок, в котором я встретился с двумя первыми абреками. Я погладил по гриве Звездочку, которая с того самого дня была со мной. Она вскинула уши, фыркнула, будто тоже все помнила.

Еще примерно через 20 верст дорога переламывалась через пологий холм. И там, у обочины, я уже знал, что увижу.

— Яков, — окликнул я. — Чуть придержи.

Он оглянулся, прищурился, кивнул без лишних вопросов. Мы перевалили через гребень, и я показал вперед.

У самой дороги, на небольшом пригорке, торчал деревянный крест. Чуть покосился, трава вокруг примята, камни, которыми я тогда обложил могилу, местами разъехались.

Я слез с седла, снял папаху. В груди все сжалось. Подошел ближе, потрогал дерево ладонью — сухое, теплое от солнца.

Я поправил крест, нагнулся и собрал обратно разъехавшиеся камни, выдрал пару сорняков.

— Помочь? — тихо спросил подошедший Трофим.

— Сам, — отрезал я севшим голосом.

Я перекрестился. Шепотом, одними губами, прочитал «Отче наш».

«Отец, — подумал я, глядя на крест, — я еще не знаю, во что все это выльется. Но, кажется, начинаю вставать на ноги, как ты и хотел».

И тут с неба спикировал Хан, в последний момент сбросив скорость и сев на мою руку в перчатке. Я погладил сокола, улыбнувшись.

— Ладно, — выдохнул я. — Поехали, ему тут одному не привыкать.

Вернулся к Звездочке, поправил подпругу, вскочил в седло. Крест остался за спиной, а наш путь лежал дальше.

До Георгиевска добрались уже под вечер. Заезжать в город не стали, остановились на окраине, на постоялом дворе, где и заночевали.

Кони — под навесом, мы — в общей горнице, на жестких нарах. Зато крыша над головой и каша горячая вечером и утром.

Утром снова в путь. Дорога пошла через степь, редкие балки, хутора.

Остались позади: Александрийская, Сухая Падина, потом Старомарьевское.

В каждой станице своя изюминка, свой базарчик, свои лица, но везде — казаки. Правда, чем дальше от границы, тем спокойнее нашему брату живется, и это заметно невооруженным глазом.

— Запоминай, казачонок, — бросил Яков как-то, когда мы шагом проходили по очередной слободке. — Все это наша земля, наши пращуры ее испокон века защищали и кровь свою лили за нее.

Я кивнул пластуну в ответ.

Чем ближе к Ставрополю, тем более многолюдной становилась дорога. Да и заметно шире стала. Чаще попадались телеги с товаром, офицеры верхом, чиновники в экипажах.

На пятый день, после полудня, на горизонте показались первые признаки города.

Крыши каменных домов, купола церквей, кое-где торчат трубы, над всем этим — пыль и дым, смешиваясь в легкую дымку.

— Ну, вот он, — сказал Яков. — Ставрополь. Город губернский, как ни крути. А губернатором у нас уже как год Петр Александрович Брянчанинов. До него был генерал-майор Волоцкой Александр Алексеевич.

— И на кой мне это? — спросил я без особого интереса.

— Дурень, знать надобно! — поднял он указательный палец вверх.

У городских ворот была сутолока.

Крестьяне, казаки, армяне с гружеными телегами, купцы, солдаты, собаки — все это перемешивалось под крики городового.

Нас остановили, спросили, кто такие. Яков спокойно показал бумаги от атамана. Лишних вопросов задавать не стали, сразу пропустили.