Часовой: на страже Севера - Максим Шторм

Корнедуб, сделав зверскую рожу, посмотрел по сторонам, словно желая, убедиться, что никто из расположившихся по разным местам погруженного в полудрему зала Часовых нас ненароком не подслушивает.

— Вот что с тобой, делать? И ведь не отстанешь же! Да и жалко тебя. Так что кое-что и скажу.

— Жалко? — удивился я. — С чего бы это вам меня жалеть?

Сержант едко усмехнулся и сказал:

— Так ежели ты от меня ничего не добьешься, ещё, чего доброго, полезешь к самому Кречету со своими дурацкими расспросами. А он, под плохое настроение, и осерчать может, да и открутит тебе твою башку! Понял, дурень?

Я сконфуженно умолк. Понял, чего не понять. К нашему командующему и впрямь лучше под горячую руку не попадаться. Не человек, а зверюга.

— Аристократ Кречет, аристократ, — со вздохом произнес Корнедуб. — Не из Домов высших, конечно, но тем не менее. Потому и замашки у него иногда проскакивают высокородные. Да и с твоим отцом он поначалу на ножах был, поскольку считал, что всяко больше достоин командовать, чем лишённый всех регалий дворянин. И отчасти по той же причине потом с Сашкой и сдружились не разлей вода. И попробуй теперь кто из залётных при нём что плохое о твоем отце сказать… Кречет не будет смотреть на чин и положение в обществе. Сейчас-то об этом во всём Ордене знают, а вот раньше бывали, хм, казусы…

Сам Кречет к нам вроде как в ссылку попал, из Столицы. Ты уж прости, но всех подробностей я тебе говорить не буду. Пожалуй, только мы с Рогволдом и остались, кто знает всё. Захочет капитан, сам тебе расскажет. Не моя то тайна, не обессудь. Скажу только, что старый князь Рокоссовский за него тогда здорово заступился. Вот потому Кречет и готов исключительно только к нему прислушиваться. Смекнул теперь?

Я внимательно слушал каждое произнесённое слово, не перебивая.

— Да понял… А к какому роду Кречет принадлежит? Кто он по титулу? Или это тоже запретная информация?

— Сам, что ль, догадался? Голова! — восхитился Корнедуб, посмеиваясь в усы. — И этого не скажу. А вот касаемо его умений кой чем и поделюсь.

Весь обратившись во внимание, я даже наклонился вперед, заёрзав по деревянному сидению табурета. Сержант скрежетнул железной спиной о каменную стену, уселся чуть прямее и пожаловался:

— Вот ведь все-таки неудобная штуковина, а? В бою то ничего не замечаешь, как вторая кожа, а на расслабоне… Словно цепью опутали! Или это я просто отвык… Что думаешь, щегол?

Я вообще-то думал, что сержант специально меня дразнит и ваньку валяет, но вслух сказал совсем другое.

— Бабу бы вам хорошую, чтоб ваши старые кости по ночам разминала, тогда бы, может и не так мучились.

Корнедуб разинул рот, словно выброшенная на берег рыбина. Возмущённо запыхтев и убедившись, что мои последние слова никто не услышал, грозно заявил:

— Вот воротимся в Цитадель, я тебе припомню, как старикам дерзить, припомню. Хотя, идея-то, конечно, неплохая. На примете то нет какой бабёнки посговорчивее?

Я со смешком сказал, неопределённо махнув рукой:

— Приезжайте в Кленовку, сержант. Жена у местного старосты ну прям вся в вашем вкусе будет!

Сержант призадумался, словно припоминая.

— Марфа что ль? Так, навроде и твою кухарку из имения кличут, жёнку Степанову?

— Ага, один в один.

Чему-то заусмехавшись, Корнедуб пробормотал:

— Ну а что… Так-то оно Марфа баба видная. И сисёны как бидоны, и за жопу можно подержаться…

— Это точно, дочка вся в неё пошла.

— Эй, пустобрёх, а ты там уже не пошуровал ли как следует, а⁈

Мы оба непринуждённо рассмеялись. Некоторые из Часовых в надежде вскинули головы, ожидая нашей очередной перепалки. Мы их что, концертами должны на всю ночь обеспечивать, чтоб скучно не было?

— Капитан Кречет, как ты уже убедился, настолько здоров и силён, что, наверное, способен едва ли не единственный из всех кого я знаю, сойтись в схватке с любой пришлой тварью и победить, — внезапно отбрасывая все веселье, тихо и серьёзно сказал Корнедуб. — Ты еще не видел, на что он способен, когда облачается в силовые доспехи и берет в руки свой боевой молот. Вон ту подземную пакость, что ты в Кленовке завалил, он бы с одного удара молотом уложил. Я не шучу. Потом сам увидишь и скажешь, привираю я или нет. Наверно, дополнительные силы и ловкость он и черпает из своих Родовых способностей. А ещё, когда нужно, видит лучше летучей мыши, и умеет ещё кой чего…

— Только не говорите, что и это тайна!

— А я всё и не расскажу, да не потому, что не хочу. Сам-то поди знаешь, как ваш брат оберегает свои секреты, а?

Я не то чтобы знал, но догадывался. Поэтому счёл за лучшее промолчать.

— А еще Кречет не подается Ведьминому сглазу. Даже без защитных амулетов и оберегов всяких. Ему и охранные руны ни к чему. Не берет его власть нечестивая. Так-то.

Я сразу же вспомнил, как заколдованный летящей наперегонки с «Циклопом» потрясающей в своей дьявольской красоте обнажённой ведьмой, шагнул в пропасть. Брр… Вспоминать тошно. Выходит, на нашего капитана ее уговоры бы и не подействовали. Кречет бы, небось, ещё попытался заарканить бесовку, да надрать тут же голую задницу. По-свойски, по-лютоградски, конечно…

На некоторое время мы замолчали. За стенами маленькой крепостицы, в которой мы сегодня затаились, уже давно сгустилась ясная, принесшая дуновение зашевелившейся где-то поблизости зимы северная ночь. Потихоньку все приглушённые разговоры в комнате начали стихать. Часовые, опытные вояки, старались любую свободную минуту покоя отдавать сну и отдыху. Никто не знал, что может произойти буквально в следующий миг.

Рядом с нами, ближе других, располагался уже знакомый мне Петр Гаркуша. Он тоже стянул шлем, печатки, прислонившись спиной к одной из массивных деревяных опор, поддерживающих потолочные балки, сидел, вытянув закованные в доспехи ноги. Мне показалось, что когда мы с Корнедубом затронули разговор о наших злоключениях у ведьминого круга, в результате чего я обзавёлся седой прядью и едва не погиб, он непроизвольно дёрнулся и с любопытством посмотрел в нашу сторону… С чего бы это? О подробностях того, что там случилось, знали только те, кто там был. А Часовые умели хранить тайны. И таким образом о предательстве Гашека, посмевшего ударить в спину своего, больше никто не ведал. Но неужели Гаркуша все-таки что-то пронюхал? Вот он снова завозился