Дворецкий для монстров - Анастасия Волгина

— С глазами? — переспросил он.

— Ну да… Они у тебя пожелтели. Это болезнь? Или врожденное? — выпалил я, чувствуя себя идиотом.

Степан фыркнул, уголок рта дрогнул. Казалось, он размяк после передряги.

— Не болезнь. И не врожденное. Это… наследственное. Со стороны матери, — сказал с невозмутимой серьезностью. Я понял — никакого диагноза не получу и не хочу.

Мы ехали дальше. Молчание сменилось усталой понималкой. Степан заговорил, будто стресс заставил.

— Аграфена, — произнёс он, пробуя имя на вкус. — И Маргарита Павловна. Они… из двух кланов.

— Кланов? Мафии? — съехидничал я.

— Аграфена… и Маргарита Павловна. Они не то чтобы… люди. Не совсем. И их соперничество… это не только женские схватки. Это… дело другой природы.

Я повернулся к нему, не понимая. «Не люди»? Это что, фигура речи такая? Типа, «она — монстр»?

— В каком смысле? — осторожно спросил я.

Степан тяжело вздохнул, пальцы постучали по рулю.

— В прямом. Они из старых… семей. Очень старых. У них свои законы. Своя… биология. Шабаши, зелья, превращения… для них это обычная жизнь, Геннадий Аркадьевич. Как для тебя — армейский устав.

В его словах не было ни намёка на шутку. В этот миг что-то в моём сознании, с таким трудом выстроенное за утро, рухнуло.

В голове застучала паническая, бешеная дробь: «Не люди… Превращения… Слышал о нечисти… Они среди нас…».

Кровь отхлынула от лица, в ушах зазвенело. Я сжал сиденье, чувствуя, как мир плывёт.

«Надо валить. Сейчас же. Остановить машину, выйти и бежать. Бежать без оглядки. Это дурдом. Они все ненормальные. Или я…»

— Я… может, я сплю? — выдавил я хрипло, глядя на руки, будто видя их впервые. — Это сон? Или… — взгляд упал на термос с чаем. — В чае что-то было? Наркота? Галлюцинации?

Я почти ждал, что Степан рассмеётся или обругает меня. Но он снова посмотрел на меня тем же усталым, жёлтым взглядом.

— Чай обычный. Ты не спишь. И это не галлюцинация. Просто мир… он не такой, как тебя учили. Он больше. И мы… — он сделал паузу — мы часть того, что в нём скрыто.

«МЫ».

Он имел в виду не только продавцов с рынка. Он имел в виду и себя, и хозяев.

Я уставился на него, на коренастую фигуру, на руки, что рвали зубастые лианы с нечеловеческой силой, на глаза с «наследственной» желтизной.

«Что ты такое? — пронеслось в голове с ужасом. — И кто тогда я здесь, среди вас?»

Шок был всепоглощающе глубок, я онемел. Это было столкновение с чем-то, во что мозг отказывался верить, даже глядя вправду в глаза.

— Понимаю, — прошептал я, не понимая ничего. Автоматический ответ, за которым скрывалась пустота и гулкий треск рушащейся картины мира.

Степан кивнул, будто я сказал что-то умное.

— Ведьм, — без дрожи в голосе, буднично ответил Степан. — Их соперничество — дело давнее. Со времен царя Гороха. В основном — безобидное: кто лучше зелье сварит, кто пышнее на шабаше выступит. Но на таких подставах, — он кивнул на багажник с нашими покупками, — друг для друга не скупятся. Мешочек с землей — по ихним меркам дружеский розыгрыш.

Я пытался переварить слово «ведьмы» — настоящие, не книжные, соперничающие кланы в соседних особняках Москвы.

— А шабаши… что это? — спросил я, почти смирившись.

— Как корпоративы, — Степан нахмурился, подбирая сравнение. — Только с ритуалами, полётами и иногда превращениями. Маргарита Павловна любит в ворона оборачиваться. Говорит, с высоты на город интересно смотреть.

От этой мысли — хозяйка в образе ворона, парящего над ночной Москвой — у меня засосало под ложечкой. Закрыл глаза — рушатся последние оплоты старого мира с оглушительным треском.

Внутри что-то надломилось. Усталость, стресс, абсурд вылились в признание:

— Знаешь, — начал я, глядя в окно на мелькающие деревья, — сегодня утром решил, что всё вчерашнее — зеркала, коридоры, этот… Сумрак — мне померещилось. Показалось на фоне стресса. Я обрадовался. Думал, крыша на место встала.

Степан хрипло смешнулся. В смехе слышались уважение, а не усмешка.

— Так оно и работает. Одних пугает, и они сбегают. Других усыпляет, заставляет думать, что ничего не было. А вы… — пауза, — вы держались. И там, в зеркале, и тут, на торгу. Так не каждый сможет.

Он сказал это просто, без лести, но слова ставили точку в моём старом бытии и открывали новую главу — «Дворецкий для монстров».

Я молча кивнул, глядя на уходящую дорогу. Молчание сомкнулось, но теперь было не гнетущим, а почти мирным. Впереди особняк, его тайны, его жители.

Теперь я знал — и пытался принять — что ничто обычное в моей жизни не будет. И в этом был свой странный, ненормальный покой.

Мы заехали во двор, и Степан поручил мне отнести корзины с растениями и кореньями Маргарите Павловне в ее оранжерею, а сам, сгримившись (скривившись), поволок тот зловонный мешок с удобрением в сторону сарая.

Оранжерея встретила меня влажным воздухом, пахнущим землей, цветами и чем-то горьковатым. Маргарита Павловна, в своем холщовом халате, пересаживала колючий куст с алыми, похожими на капли крови, цветами.

— А, Геннадий Аркадьевич! Прекрасно. Кладите, пожалуйста, сюда, — она указала на стол, заваленный горшками и инструментами.

Я принялся аккуратно расставлять корзины. В голове все еще гудели откровения Степана, но я старался держать себя в руках. Профессионализм прежде всего. Я уже почти закончил, когда хозяйка отложила секатор и подошла ко мне. Ее взгляд, всегда испытующий, сегодня был особенно пристальным.

— Ну что, с Аграфеной Семеновной виделись? — спросила она, слегка склонив голову набок.

«Виделись» — это мягко сказано. Меня чуть не съели ее зубастые одолжения.

— Так точно, — коротко и по-армейски ответил я.

— И живы? Целы? — в ее глазах заплясали веселые чертики.

— Так точно. Она передала вам привет, — сказал я, чувствуя, как самопроизвольно поджимаются мышцы спины.

Маргарита Павловна усмехнулась — тихо, но от этого звука по коже побежали мурашки.

— Ну что ж, — протянула она, и ее голос стал бархатным и почти нежным. — Отличная работа, Геннадий Аркадьевич. Поздравляю. Теперь вы окончательно свой.

Эти слова прозвучали как окончательный приговор. «Свой». Не просто наемный работник, а часть этого безумного микрокосма.

Я молча кивнул, развернулся, чтобы уйти, но ее голос, внезапно потерявший всю свою нежность и ставший твердым, как сталь, остановил меня.

— Постойте. Должна же я, наконец, проявить уважение к вашему здравомыслию и рассказать, в какой компании вы оказались.

Я обернулся. Она стояла, скрестив руки на груди, и ее взгляд был лишен привычной насмешки. Он был прямым и честным. Слишком честным.

— Вы, наверное,