Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

А некоторое время до этого Лёха, по сложившейся традиции, стоял по стойке «смирно» в кабинете Кузнецова. Его только что «выдрали» по полной программе — объявили выговор в присутствии особиста и комиссара. Надо сказать, перенёс он это стоически и с каменным лицом.

— Ты что, Хренов, самый умный⁈ — орал уязвлённый начтыла, чуть не брызгая слюной.

— Кто я? — Лёха включил дурака и отвечал исключительно по уставу, чётко и громко, словно на плацу.

— Ну не я же! — в запале выкладывала аргументы сторона, почуявшая себя пострадавшей. — А если каждый будет рукоприкладством заниматься⁈ Где на вас всех материальных ценностей напастись!

— Ничего не сделал, — невозмутимо отвечал Лёха, — только форму помогал рассмотреть поближе, что бы лучше исполнить волю пославшего меня начальства! Какое-такое, товарищ комиссар, рукоприкладство?

— А своих вооружённых бандитов зачем натравил? Эти идиоты кладовщиков винтовками в жопы пихали, при этом ржали на весь склад: «Шевелитесь, каменные задницы!» Теперь они там до сих пор заикаются, половина в сортир бегает, а вторая половина наотрез отказывается на отгрузку к морякам выходить!

— Какие бандиты, какие идиоты⁈ Товарищи командиры, прошу зафиксировать гнусный поклеп на доблестных краснофлотцев! Они помогали в погрузке ГСМ, а винтовки выпускать из рук устав не позволяет! Или вы хотели отправить дефицитный бензин через тайгу на радость грабителям без охраны?

Кузнецов сидел в кресле, отводил взгляд и с трудом сдерживал улыбку. Жаворонков, пользуясь моментом, аккуратно сместил акценты, так что служба тыла тоже получила знатный пистон.

В итоге дело спустили на тормозах, ведь ситуация действительно была скользкая с обоих сторон, а Герой есть Герой.

В награду за всё происшедшее Лёху и его команду «помогателей», как он сам их называл, отправили в Москву, в НИИ ВВС, где формировался отряд китайских добровольцев. В армии всегда так: сначала срочно отправить бойца через всю страну, а через месяц еще более срочно вернуть его обратно.

Лёха только философски пожал плечами.

Январь 1938 года. Квартира профессора Ржевского, город Москва.

— И снова здравствуйте! Вижу, Москва вас встретила, — ехидно произнес стоящий в дверях профессор, разглядывая Лёху таким взглядом, будто перед ним стоял не кавалер его дочери, а экспонат музея Дарвина. — Ну что ж, здравствуйте, герой-любовник. А дочь-то моя, между прочим, умчалась к вам во Владивосток!

— Как во Владивосток?.. — Лёха растерянно смотрел на потенциального тестя.

— Вот именно, — профессор развёл руками. — Вы тут, а она — там. Скажите, пожалуйста, это такая новая форма свиданий просвещенной пролетарской молодёжи? Где же тогда дочь, если кавалер уже на пороге?

— А телеграмму вы получили? — Лёха замялся, и не понятно почему покраснел.

— Ну что ж, молодой человек, — профессор с лёгкой усмешкой поправил очки. — Проходите, устраивайтесь! Чувствуйте себя как дома.

Глядя на профессора, Лёха вдруг развеселился, уголки губ сами полезли вверх.

— Я бы с удовольствием воспользовался вашим душем, — сказал он, — но с утра мне надо быть в НИИ ВВС в Чкаловском. Я оставлю записку Надежде, передайте ей, пожалуйста.

Профессор приподнял бровь, чуть заметно усмехнулся и кивнул, явно забавляясь ситуацией:

— Вот отмоешься, пропустим по рюмочке, пока главный инспектор трезвости укатил во Владивосток, и поедешь на свой край географии подвиги совершать!

Январь 1938 года. Аэродром Чкаловское, пригороды Москвы.

В Чкаловском оказалось нужно ждать две недели, пока соберётся основная группа и состоится приём у самого товарища Ворошилова. Лёха, по своей неугомонной натуре, долго сидеть без дела не умел. Сначала он познакомился с лётчиками НИИ, потом под предлогом «передачи боевого опыта» оформил себе допуск, а дальше полез смотреть новые самолёты, которыми щедро было заставлено лётное поле.

Как-то раз, несясь по коридору с такой скоростью, будто его гнали на взлёт, он налетел на комбрига. Чуть не сшиб его, сам едва не полетел кувырком. Перед ним стоял невысокий, коренастый, широкоплечий человек с живыми глазами. Энергичное, будто вырубленное из дерева, лицо, с короткой шеей и крупным носом. Он удержал Лёху за локоть крепкой рукой, и в усмешке сквозила добродушная строгость — сразу чувствовалось, что перед тобой человек, привыкший командовать.

— Никакого уважения от флота к авиационному начальству! — засмеялся комбриг, глядя на ошарашенного Лёху. — Ещё немного, и твой таран был бы успешным, падали бы мы с тобой, как сбитый бомбардировщик!

— А вы… Чкалов! Валерий Павлович! Я вас в газете читал, — выпалил шокированный Лёха первое, что появилось в голове.

Валерий Павлович слегка скривился — всё-таки всенародная любовь имела и оборотную сторону, превращая живого человека в газетный портрет.

— Чкалов, — утвердительно произнёс комбриг. — Смотрю, орденов у тебя богато. Лётчик? Испания? Пошли, пообщаемся!

Глава 9

Хвост за хвост

Январь 1938 года. Аэродром Чкаловское, пригород Москвы.

Общение с Чкаловым вылилось в долгий, почти двухчасовой разговор. За чаем аж два раза бегать пришлось. Они перескакивали с обсуждения советских машин на итальянцев и немцев, сравнивали достоинства и недостатки, спорили, где у кого сильные и слабые стороны. Лёха же, кивая и вставляя реплики, лихорадочно рыскал в памяти — когда же погибнет Чкалов? До войны… да, точно до войны, при испытании нового истребителя. Но какого? И как ему это сказать? «Валерий Павлович, не летайте на новых машинах? Или будьте аккуратнее при испытаниях?» — основному лётчику-испытателю СССР? Звучит потрясающе глупо.

Чтобы отогнать тяжёлые мысли, Лёха заговорил про И-16. Он рассуждал, что моторы будут расти в мощности, значит придётся удлинять фюзеляж, и незачем цепляться за идею разворота вокруг телеграфного столба. Чкалов фыркнул в ответ и горячо уверял, что не стоит уподобляться немцам и строить всё под пикирование. Между ними разгорелся спор, но добродушный, с усмешками и ехидными замечаниями.

В результате Чкалов позвал Лёху в ангар.

Ангар гудел голосами и стуком железа, пахло маслом и горячим металлом. Чкалов шёл впереди, увлечённо размахивал руками, люди стягивались к нему со всех сторон. Он остановился у И-16, стоявшего в центре ангара, махнул Лёхе рукой на самолёт и с явной гордостью в голосе произнёс:

— Вот смотри, капитан. Это не просто «ишак», а машина с новым сердцем! Мотор — М-25-Вэ. Семьсот пятьдесят лошадей! Но! С новым, двухскоростным нагнетателем. Тяга сумасшедшая! На высоту прёт, как конь на случку. Мощь! Вот места аж под четыре ШКАСа.

Лёха остановился перед машиной. На первый взгляд это был тот же И-16 с пузатым носом, коротким фюзеляжем и козырьком перед пилотом, только вместо костыля сзади теперь виднелось маленькое колёсико.

Первый шок от общения со знаменитостью прошёл, и Лёха вернулся к своему фирменному разгильдяйскому стилю.

— И чего я тут не видел! — улыбнулся он, обходя самолёт и щурясь. — Нагнетатель? Шикарно! У нас тоже стояли на французских моторах, больше семи тысяч метров высоты дали. А кабина то открытая! Как вы на высоте семи-восьми километров от потока воздуха прятаться будете? Маску из крота надевать? Уши даже в шлеме отвалятся, про пальцы и не говорю. Нам техники специально сдвижные колпаки на кабины обратно примастырили.

— ШКАСы? У Васюка, моего ведомого, испанцы столько же поставили. Ну… добивать ими самое то, патронов много. А у меня два крупнокалиберных «Гочкиса» стояли — вот ими любой бомбер на раз-два разделать можно.

— Лоб здоровенный, ясно, что пикирует и высоту набирает фигово. Значит, только и придётся на виражах от нападающих сверху уворачиваться.