Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Народ вокруг аж замолчал от такой непочтительности к самому Чкалову. Однако Валерий Павлович усмехнулся и похлопал Лёху по плечу.

— А вот и нет, — усмехнулся Чкалов. — С высоты да, разгонишься. А в «собачьей свалке» что делать будешь, если тебя в вираж затянут? В бою на виражах всё решается! Вот тут и понятно станет, какой самолет нужен!

Лёха, слушавшим краем уха, вдруг застыл. В дальнем углу ангара, задвинутый хламом, пылился какой-то непривычный моноплан. Металл тускло поблёскивал, фонарь кабины мутно светился в полоске света из окна.

— Это что, Як? — вырвалось у него.

— Хуяк, — хохотнул Чкалов, подошёл поближе к странному самолету и стукнул ладонью по крылу. — Не, капитан. Яковлев пока только «учебники» клепает. Его самолёты мальчишек учат, а не воюют. Для войны у нас Поликарпов. Это И-17. С Парижской выставки ещё. Как загнали сюда года полтора назад, так и стоит. Не пошла тема. Я когда то на нём летал… ну, не знаю. Вроде и ничего машина, но мне не понравилась, кабинка маленькая, вираж так себе, мощности не хватает. Спорная в общем. Двигатель — испанская «Сюиза», как на твоём СБ.

Лёха подошёл, провёл рукой по обшивке, посмотрел на двигатель, заглянул в кабину пилота. К ним подошёл пожилой механик с седыми усами, которого Чкалов уважительно поприветствовал за руку, назвав Семёнычем.

— А он на крыле? — спросил Лёха.

— Должен быть, — ответил тот с любовью. — За ним хорошо ухаживали. День профилактики — и в небо пойдёт, как миленький.

Лёха повернулся к Чкалову, глаза блестели.

— Вот на этом я вас, Валерий Павлович, уделаю! Ну или хотя бы не проиграю совсем уж позорно.

Чкалов улыбнулся, покачал головой, будто ребёнка слушал, и протянул руку:

— По рукам! Через три дня я снова буду тут, в Щёлково, поднимемся в воздух — ты со своей высотой и скоростью, а я с виражами и пилотажем. Слетаем на бой, распоряжусь, пусть кинопулемёты подвесят, нам новые прислали — посмотрим, чья правда весомее и не зря ли у нас моряки усиленный паёк лопают!

Январь 1938 года. Аэродром Чкаловское, пригород Москвы.

Но Лёха уже почти не слышал Чкалова, слова проходили мимо. Он смотрел на истребитель так, будто перед ним стояла дверь в будущее. Этот вечер и весь следующий день он буквально не вылезал из кабины. Пользуясь приказом Чкалова и явным благоволением начальства института, он облазил самолёт от носа до хвоста, ощупал каждый рычаг, заглядывая в лючки и отсеки.

Лёха залез в испанскую заначку, вытащенную из квартиры профессора. Испанские сигареты вызвали у механиков неоднозначную реакцию — папиросы, мол, лучше, духовитее. Но, как ни крути, чужеземный табак сделал своё дело, изрядно прибавив авторитета и энтузиазма по отношению к молодому лётчику. Народ сразу оживился, в двигателе сменили масло на новое, где-то откопали дефицитную присадку к топливу, повышающую октановое число, и даже шустро прошлись по крыльям и фюзеляжу, отполировав самые заметные неровности, чтобы блестело как на витрине. Ну а затем Лёха с Семёнычем выкинули из самолета, всё, что не влияло на скорость.

Ну что сказать, не Як, конечно. По сути это был тот же И-16, только изрядно адаптированный под французский мотор водяного охлаждения «Испано-Сюиза», прародителя известнейшей серии М-100, которые сейчас стояли на его СБшках, а позже тянули ввысь и Яки, и Лаги, и Пешки.

По этим временам машина выглядела интересно. Длинный гладкий фюзеляж с обтекаемым капотом тянулся к носу, где сверкал кок двухлопастного винта. Низко сидящее тонкое крыло с гладкой тканевой обшивкой выглядело выставочным образцом, но всё впечатление рушили несуразно большие колёса в пухлых обтекателях, торчавшие на длинных стойках.

За день техники заправили баки, проверили все системы, продули и завели мотор, после чего аппарат выкатили на лётное поле.

Лёха, расписавшись в куче бланков, хмыкнул и сказал, что в случае его гибели он сам дурак, что сюда полез.

Местная бюрократия удивляла — Чкалов отдал приказ и оформление полётов прошло быстрее и легче, чем он ожидал.

И вот, мотор уже грохочет, крылья дрожат от вибрации, и он сам, Лёха Хренов, поднимается в воздух на машине, которую ещё вчера видел лишь в пыльном углу ангара.

В полёте машина приятно удивила Лёху своей предсказуемостью и лёгким управлением. Да, кабина оказалась чересчур узкой, пожалуй даже теснее, чем на «ишаке», но зато пневматическая уборка шасси вызвала у него искреннюю радость.

Он сделал широкий круг над аэродромом, набрал высоту, пробуя поведение самолёта. Мотор уверенно рычал, истребитель охотно пёр вверх, словно рвался в небо. Попробовав посчитать время набора высоты Лёха несколько задумался, по ощущениям самолет набирал высоту легче и быстрее, чем «ишак», но высотомер с секундомером утверждали обратное…

В пикировании Лёха действовал осторожно, постепенно увеличивая угол, настораживали крылья, обтянутые тканью, да ещё и простоявшие полтора года в ангаре. Но и здесь истребитель показал себя с лучшей стороны. Он уверенно разгонялся, легко выходил из пикирования и, самое главное, оставался послушным в управлении. Лёха несколько раз попрактиковал вход в пикирование любимым «мессоровским» переворотом через крыло.

Затем он крутил всё, что знал, виражи, петли, бочки, иммельманы, боевые развороты, какие-то размазанные кадушки и ещё бог весть какие фигуры. На виражах самолёт, пожалуй, немного уступал «ишаку», но не настолько, чтобы это можно было считать серьёзным минусом — решил Лёха.

Лёха даже невольно усмехнулся в шлемофон, подумав, что этот «музейный экспонат» ведёт себя лучше половины строевых машин. После обеда в институтской столовой он под закат дня поднялся в небо ещё раз, чтобы снова проверить пилотаж.

Наутро погода выдалась на редкость ясной, словно хотела посмотреть, что выйдет из поединка — морозный воздух звенел, солнце слепило глаза, отражаясь от белого снега. Новость о предстоящем воздушном бое разлетелась по Чкаловскому мгновенно, словно искра по сухой траве. К одиннадцати утра территория аэродрома уже напоминала ярмарку — народ стекался со всех концов, техники и испытатели переминались, словно обсуждая ставки.

Болельщики разделились и явно не в пользу моряка. За Лёху держали кулаки лишь восемь человек в шинелях чёрного цвета, и то, кажется, исключительно по морской солидарности. Остальные толпились вокруг Чкалова, явно ожидая увидеть, как тот «проучит» нахального капитана.

Чкалов подошёл, пожал руки руководству института, перекинулся парой шуток с прибывшими людьми из Москвы, и потом развернулся к Лёхе. На лице — добродушная улыбка, а в глазах — лукавые искорки.

— Ну что, морячок, готов?

— Как пионер, всегда готов! — Лёха вскинул руку в шутливом приветствии, отчего кто-то из толпы прыснул от смеха.

Январь 1938 года. Аэродром Чкаловское, пригород Москвы.

Лёха взлетел первым. В баки обеих машин залили одинаковое количество топлива, минут на сорок полёта, но даже тут он ухитрился выжать крохи преимущества. Спокойно набрав оговоренные три с половиной тысячи метров — эту половину он буквально выторговал у организаторов — самолёты развернулись и понеслись навстречу друг другу. По условиям учебного боя в лобовые ходить запрещалось.

Проскочив мимо «ишака» Чкалова, Лёха потянул ручку на себя, и мир перевернулся. Перегрузка вдавила в кресло, кровь отхлынула от головы, в глазах побежали багровые пятна. Он успел заметить, как противник кренится на левое крыло, уходит в вираж. Скрутив боевой разворот, Лёха оказался выше метров на двести и тут же снова пошёл в набор, пытаясь затянуть Чкалова на высоту. Но тот повёл машину влево вверх, заходя ему в хвост.

— Сука, и тут обзора никакого, — мысленно плевался Лёха, вертя головой и пытаясь понять, где именно прячется преследователь.

По условиям боя требовалось зайти и отснять противника на кинопулемёт в ракурсе огня со ста метров. Или меньше. Лёха вывел машину на горку, лихо скрутил иммельман и пошёл сверху, ловя «ишака» в прицел.