Лекарь Империи 9 - Александр Лиманский

— Нет эффекта! — крикнула медсестра.

— Сто джоулей!

БАМ!

Снова подскок. Снова ничего. Пляска смерти на экране продолжалась.

— Двести!

— Илья Григорьевич, это уже много для ребенка! — крикнул Кашин.

— ДВЕСТИ, Я СКАЗАЛ!

Глава 8

БАМ!

Прямая линия. Секунда. Две. Три. Вечность.

И вдруг — острый, высокий пик. Потом еще один. Еще. Неровные, редкие, но свои. Настоящие.

— Есть ритм! — крикнул Кашин с таким облегчением, будто сам только что вынырнул из-под воды. — Синусовый! Редкий, но синусовый!

— Пульс?

— Есть! Слабый, нитевидный!

— Давление?

— Шестьдесят на тридцать пять!

Критически низкое. Почти несовместимое с жизнью. Но это лучше, чем ноль.

— Допамин! — скомандовал я. — Пять микрограмм на килограмм массы в минуту! Титровать по давлению! Целевое — хотя бы восемьдесят систолическое!

— Есть!

— И проверьте контур ЭКМО! Возможно, тромб!

Следующие двадцать минут были балансированием на лезвии ножа. Каждый параметр норовил сорваться обратно в красную зону. Давление прыгало как сумасшедшее. Сатурация падала, поднималась, снова падала. Пульс то замедлялся до опасных сорока, то разгонялся до ста восьмидесяти.

Как жонглирование горящими факелами над пороховой бочкой. Упусти один — и все полыхнет. Только вместо факелов — жизненные показатели. А вместо ожогов — смерть.

Но мы удержали. Медленно, мучительно, по одному параметру за раз — стабилизировали.

Когда на мониторе установились более-менее приемлемые цифры, я позволил себе выдохнуть. И только тогда заметил, что моя хирургическая рубашка насквозь мокрая от пота.

— Молодцы, — сказал я команде. — Отличная работа.

Но Кашин смотрел на меня с тем выражением, которое я слишком хорошо знал. Выражение лекаря, который должен сказать правду, какой бы страшной она ни была.

— Илья Григорьевич, — он отвел меня в сторону. — Это был последний резерв. Миокард истощен. Еще одна фибрилляция…

— Знаю, — перебил я.

Знаю. Детское сердце не резиновое. Оно билось на пределе двое суток. Боролось с вирусом, с гипоксией, с токсинами. И оно устало. Смертельно устало.

— Сколько он протянет?

Кашин посмотрел на мониторы, что-то быстро подсчитал в уме.

— При текущей динамике? Часов пять. Максимум — десять. Потом либо повторная фибрилляция, либо прогрессирующая сердечная недостаточность. В любом случае…

Он не договорил. Не нужно было.

Десять часов. Десять часов до смерти шестилетнего мальчика. Шестьсот минут. Тридцать шесть тысяч секунд. И каждая из них — на вес золота.

Я посмотрел на Мишку. Он лежал без сознания, опутанный проводами и трубками. Трубка в горле, датчики на груди, капельницы в обеих руках. Больше похож на сложный механизм, чем на ребенка. Но он все еще боролся. Все еще дышал — пусть и с помощью машины. Все еще был жив. И пока он жив — есть шанс.

— Увеличьте дозу добутамина, — сказал я. — И добавьте милринон. Нужно поддержать сердце любой ценой.

— Это может вызвать аритмию…

— Без этого он не продержится и пяти часов. Делайте.

Я вышел из палаты. В пустом коридоре прислонился к холодной стене. Ноги подкашивались.

Нужно звонить Шаповалову. Сказать, что его сын при смерти. Что мы сделали все возможное, но…

Но что? Что я обещал спасти и не смог? Что вся моя хваленая медицина из другого мира оказалась бессильна перед модифицированным вирусом?

Я достал телефон. Набрал его номер. И тут…

— Илья!

Я обернулся. Кобрук и Серебряный почти бежали по коридору. И в руках у Кобрук…

Шприц. Двадцатикубовый шприц с прозрачной жидкостью. Которая светилась. Слабо, едва заметно, но светилась изнутри мягким, переливчатым радужным светом. Как «Слезы феникса».

— Что это? — спросил я шепотом, хотя сердце уже знало ответ.

— Арбенин сделал это! — выпалила Кобрук. На ее обычно спокойном лице играл румянец возбуждения, которого я никогда не видел. — Твоя теория сработала!

Мир покачнулся. Я выпрямился.

Сработала? Моя безумная, антинаучная теория? Инверсия пропорций, последовательность из исповеди — это действительно сработало?

— Как? — только и смог выдавить я.

— После твоего ухода он еще минут десять ругался, — быстро рассказывал Серебряный, подходя ближе. — Говорил, что это антинаучный бред, что так не бывает, что законы биохимии незыблемы. Делал вид, что работает над своими вариантами.

— А потом? — я не мог оторвать взгляд от светящегося шприца в руках Кобрук.

— А потом его гордость взяла верх, — усмехнулся Серебряный. — Он решил доказать, что ты неправ. Ввел твою последовательность в симулятор. Инвертированные пропорции, порядок из исповеди. Запустил моделирование…

— И?

— И реакция была стабильной! — подхватила Кобрук, ее голос дрожал от волнения. — Полностью стабильной! Молекулярная структура держалась! pH в норме! Токсичность — минимальная!

Не может быть. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Должен быть подвох.

— Арбенин не поверил, — продолжал Серебряный. — Перепроверил три раза. Менял начальные условия, температуру, давление. Результат тот же — стабильная формула

— И тогда он провел реальный синтез? — догадался я.

— Микросинтез. Два миллилитра, — подтвердила Кобрук. — Все компоненты в твоей последовательности, пропорции инвертированные, «Слезы феникса» добавлены в самом конце при температуре ровно тридцать семь градусов.

— Испытания?

— На зараженной новым штаммом лабораторной крысе, — ответил Серебряный. — Вирусная нагрузка десять в восьмой степени — гарантированно смертельная доза. Развитие заболевания было магически ускорено.

— Результат?

Кобрук подняла шприц к тусклому свету коридорной лампы. Жидкость внутри мягко переливалась, как жидкий опал.

— Через пять минут после инъекции вирусная нагрузка упала на девяносто процентов, — вместо неё сказал Серебряный. — Через десять — на девяносто девять. Крыса не только выжила — она пришла в себя! Начала есть!

Сработало. Черт возьми, сработало! Безумная теория старого параноика и молодого лекаря, пришедшего из другого мира, оказалась правдой! Так не бывает, но факт остается фактом.

— Но это крыса, — сказал я, заставляя себя мыслить трезво, отгоняя волну эйфории. — Не человек. Метаболизм другой, иммунная система…

— Знаем, — кивнула Кобрук.

— Но выбора нет, — покачал головой я. — Сын Шаповалова… Мишка умирает. Осталось максимум десять часов, я только что вытащил его. Еще один раз он не переживёт.

— Побочные эффекты абсолютно непредсказуемы, — со всей серьезностью сказал Серебряный. — Это может убить его быстрее, чем вирус. Анафилактический шок, цитокиновый взрыв, отказ почек…

— Или спасти, — жестко возразила Кобрук. — У нас нет времени на клинические испытания. Нет недель, даже дней. У нас остались часы.

Она сразу поняла всю серьезность ситуации. Мишка ей был близок. Он не раз приходил на работу к отцу и бывало Кобрук, у которой не было своих детей, с ним сидела.

Между верной смертью через десять часов и возможной смертью прямо сейчас не было разницы. Результат один. Русская рулетка, только вместо пули — экспериментальное, светящееся лекарство.

А вот и возможное спасение. И для меня, и для неё, выбор был очевиден. Только вот, что на