Тени зимы (СИ) - Волков Тим

Вот это доктор сказал зря! Сначала надо бы было повнимательней осмотреться. Тогда бы еще раньше заметил скромно притулившуюся в углу Аглаю, ради любопытства заглянувшую на праздник.

— Алексей… ранен?

Привстав, Аглая тревожно схватилась за живот, и, побледнев, тут же сомлела — потеряла сознание…

Глава 10

Дверь в палату с грохотом распахнулась, впуская запыхавшегося доктора.

— Иван Павлович… — тут же подскочил к нему Гробовский.

— Успели переодеться, — шепнул тот. — Сказали с Аглаей что-то приключилось…

— Вот…

Гробовский растеряно указал на лежащую на кровати девушку, неестественно бледную, почти синюшную.

— Она вдруг, ни с тог они с сего…

Иван Павлович сбросил пальто, подошел ближе. Прощупал пульс. Частый, нитевидный.

— Аглая, слышишь меня?

Она слабо замотала головой, глаза были закрыты.

Иван Павлович резко повернулся к тумбочке, взял тонометр, с силой накачал манжету на ее руке, прильнул к фонендоскопу. Ртутный столбик пополз вверх, зашкаливая за отметку 200. Лицо доктора стало каменным.

— Систолическое за двести… Диастолическое… Господи, сто двадцать, — он прорычал это сквозь зубы, срывая манжету. Его пальцы провели по лодыжкам Аглаи, нажали — ямки от отека не сходили долгие секунды. — Моча была сегодня?

— Я… я не знаю… — потерянно прошептал Гробовский. — Мы же вместе с тобой были…

— Судороги замечал, вчера, или раньше? Хотя бы подергивания? — Иван Павлович оттянул веко Аглаи, глянул зрачок. Реакция на свет была вялой.

— Нет, вроде… нет… Не замечал я никаких подергиваний. Иван Павлович, что с ней⁈

Вместо ответа доктор схватил со стола стакан — видимо, Аглая пила воду. Резко плеснул ей в лицо. Алексей Николаевич вскрикнул от неожиданности, но Иван Павлович был неумолим. Он снова потряс ее за плечо.

— Аглая! Открой глаза!

Она слабо застонала, веки дрогнули. Взгляд был мутным, неосознанным.

— Аглая, как зрение? Мелькание? Мушек перед глазами не было? — сыпал вопросами Иван Павлович, уже растирая ей виски каким-то резко пахнущим составом.

— Постой… Жа-жаловалась… да, вчера… сказала, в глазах темнеет… — вспомнил Гробовский.

— И голова болела? Сильно?

— Да! Просила занавесить окно…

Иван Павлович отшатнулся от койки. Его собственное лицо покрылось капельками пота.

— Ну? — осторожно спросил Гробовский.

— Преэклампсия, — произнес доктор хрипло, и слово прозвучало как приговор. — Тяжелейшая. Почечная недостаточность, гипертензивный криз, генерализованные отеки. Сейчас все это перейдет в эклампсию. Судороги, инсульт… послеродовая эклампсия еще страшнее. Она умрет. Оба умрут.

— Иван Павлович… — только и смог выдохнуть Гробовский и доктор выругал себя — нельзя было этого говорить вслух. Но больничные навыки не так-то просто истребить, даже пребывая в чужом теле.

Но диагноз был точным. Если не поспешить и не принять срочных мер, то…

— Мне нужно мочегонное! И сердечные препараты! Сульфат магния, чтобы судороги снять!

— Так ведь нет судорог…

— Будут! И совсем скоро!

Иван Павлович подскочил к шкафу, где лежали препараты, принялся их искать.

— У нас их нет, — совсем тихо, одними губами прошептала Аглая.

— Черт! — в сердцах выругался Иван Павлович, вспомнив, что недавно и сам делал ревизию запасов.

Доктор схватился за голову, делая усилие над собой. Потом резко выпрямился и посмотрел прямо в глаза Гробовскому. Взгляд его был ледяным, профессиональным.

— Единственный способ остановить этот процесс — прекратить беременность. Сейчас. Немедленно. Пока не начало кровоизлияние, а почки не отказали полностью.

Алексей Николаевич замер, не понимая.

— Прекратить? Да ты что…

— Алексей Николаевич…

— Что ты такое говоришь⁈ Как? Роды вызвать? Но она же не может…

— Не роды, — Иван Павлович произнес слова четко и ясно, чтобы не осталось никаких сомнений. — Кесарево сечение. Sectio caesarea. Прямо сейчас. Это не вариант, Алексей. Это единственный шанс. Единственный. Решай.

— Да как же… ведь ребенок…

— Если все сделать аккуратно, то ребенок не пострадает.

— Тогда… — Гробовский тяжело задумался, не решаясь сказать последние слова.

— Алексей Николаевич, — вдруг подала голос Аглая. — Выбора нет. Иван Павлович, делайте. Только прошу, если вдруг что… и встанет выбор… в общем…

— Аглая…

— Иван Павлович, это моя воля, слышите? Ребенка сохраните. Обещайте!

— Обещаю, — совсем тихо прошептал доктор.

Иван Павлович принялся поспешно доставать с полок убогие запасы: пачку стерильных бинтов, пузырек с карболовой кислотой для дезинфекции, несколько скальпелей. Его руки двигались быстро и уверенно, но Гробовский видел, как они дрожат.

В палате повисла тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием Аглаи. Алексей Николаевич смотрел то на жену, то на друга, готовящегося к немыслимой операции. Весь ужас мира лег на его плечи в этот миг.

— Иван Павлович…

— Алексей, ты мне поможешь.

— Что⁈

— Мне ассистент нужен.

— Да я же не врач!

— Аглая вон тоже так говорила, а теперь земский доктор! — попытался пошутить Иван Павлович, но Гробовский не улыбнулся, продолжая растеряно смотреть на бледную жену.

— Не переживай, основное буду делать я. Ты нужен чтобы подавать все необходимое. Думаю, с этим справишься.

— Хорошо, — закричал головой Гробовский. — Как скажешь. Все сделаю, лишь бы…

— Ставь кипятиться воду. Да побольше.

Забегали, засуетились. Подготовили операционную. Помогла Глафира, которая тоже пришла на помощь. Пора было приступать к самому сложному.

Иван Павлович с ледяным спокойствием проверял стол — скальпели, принадлежности, бинты. Но когда он повернулся к Алексею Николаевичу, маска дала трещину. В глазах Гробовского стояла бездонная усталость и тяжесть предстоящего.

— Алексей, — его голос был тихим, но резал слух, как сталь. — Я должен тебе кое-что все же сказать.

Он шагнул ближе, глядя прямо в глаза другу.

— Предстоит сложная операция. Это не лечение раны. Это полостная операция высочайшей степени риска. Сейчас я буду резать кожу, подкожную клетчатку, апоневроз, мышцы, брюшину… и стенку матки. Каждый слой — это сосуды. Кровотечение. Сам понимаешь, что мы не в столичной больнице, а в сельской. И много у нас нет.

— Иван Павлович, я все понимаю. Риск.

— Верно, — кивнул доктор. — Риск. И очень большой. Но если…

— Делай, что должен, Иван Павлович, — перебил его Гробовский. — И да поможет тебе Бог.

— Вымой руки. По локоть. Этим. — он кивнул на таз. — Потом надень перчатки. Будешь подавать то, что я буду просить. И смотреть. Все время смотреть на нее. Если она пошевелится, скажешь мне сразу. Понял?

Гробовский кивнул, его движения стали резкими, почти автоматическими. Он подошел к тазу и сунул руки в едкий раствор.

Иван Павлович взял скальпель. Лезвие снова блеснуло.

— Начинаем.

Керосиновая лампа отбрасывала на стены нервные, пляшущие тени, сливающиеся в единый причудливый хоровод с силуэтами людей, склонившихся над телом. Воздух был густым, тяжелым, пропитанным едким запахом карболовой кислоты и сладковато-медным духом крови. Тишину нарушало лишь хриплое, прерывистое дыхание Аглаи, да редкие, отрывистые команды, звучавшие как выстрелы.

Дали обезболивающее. Выждали нужное время.

— Пора, — тихо произнесла Глафира, убедившись, что препарат начал действовать.

Доктор кивнул. Нужно было отстраниться от всего, но как это сделать, когда на столе Аглая? Сложно.

— Тампон. Держи. Крепче.

Точная работа скальпеля и руки. Алексей Николаевич охнул, но Иван Павлович даже не посмотрел на Гробовского. Его взгляд был прикован к зияющему разрезу на обнаженном, неестественно бледном животе Аглаи. Его руки в грубых хирургических перчатках, выкрашенных в бурый цвет карболкой, двигались с пугающей, отточенной быстротой. Он работал молча, сосредоточенно, каждая мышца его лица была напряжена до предела.