Тени зимы (СИ) - Волков Тим

Аглая застонала, слабо повернув голову, выходя из отключки.

— Аглаюшка? — голос Гробовского прозвучал тут же, над самым ее ухом. Он был хриплым от усталости и напряжения. — Милая, ты слышишь меня?

Она медленно открыла глаза. Увидела лицо мужа — изможденное, с огромными темными кругами под глазами. Но в этих глазах горела такая тревога и такая надежда, что ей захотелось плакать.

— Алексей…

Ее вдруг глаза расширились от ужаса. Она попыталась приподняться, но острая, режущая боль внизу живота пригвоздила ее к кровати. Поняла.

— Ребенок? Что с ребенком?

Гробовский не смог сдержать широкой, сияющей улыбки, которая разгладила все морщины на его лице. Он сжал ее руку крепче.

— Живой! — выдохнул он. — Живой, Аглаюшка! Сын у нас! Сын!

— Слава Богу!

Слезы хлынули из ее глаз.

— Сын… — прошептала она, пробуя это слово на вкус. — Покажи… Дай на него посмотреть.

В этот момент проснулся Иван Павлович. Услышав ее голос, он мгновенно вскочил и подошел к кровати, уже снова врач, а не измученный человек.

— Не двигайся, Аглая, — сказал он мягко, но твердо, кладя руку ей на лоб, проверяя температуру. — Лежи. У тебя очень серьезная операция была. Любое напряжение — опасно.

— Иван Палыч… — она посмотрела на него, и в ее взгляде была бездонная благодарность. — Спасибо.

— Потом спасибо, — он отмахнулся, уже проверяя повязку на ее животе. — Сейчас главное — покой. Алексеюшка, принеси ей ребенка. Только осторожно.

Гробовский кивнул и подошел к корзине, стоявшей в самом теплом углу палаты, возле печки. Он бережно, с какой-то почтительной робостью, взял на руки туго запелёнатый сверток.

— Как себя чувствуешь? — тут же начал опрос доктор. — Боли? Тянет? Температура?

— Иван Павлович, все нормально.

— Вот… смотри, — Гробовский опустился на колени у кровати, чтобы она могла видеть, не поворачивая головы.

Аглая затаила дыхание. Он был таким маленьким. Красненьким, сморщенным, как старичок. На его личике застыла недовольная гримаса. Он был самым прекрасным, что она видела в своей жизни.

— Здравствуй, сынок, — прошептала она, и слезы снова потекли по ее вискам. Она протянула палец, коснулась его крошечной, сжатой в кулачок ручки.

Мальчик во сне пошевелился и чмокнул губками.

В этот миг все — и боль, и страх, и усталость — отступило. Осталась только всепоглощающая, тихая, безграничная любовь.

Иван Павлович, наблюдая за этой сценой, отвернулся и смахнул непрошеную влагу с глаз. Он посмотрел на зашитую рану, на бледное, но уже живое лицо Аглаи, на счастливого отца. И впервые за долгие часы в его душе затеплилась слабая, но упрямая надежда. Возможно, самое страшное действительно позади.

Глава 11

Все та же «Изотта-Фраскини», высланная Гладилиным, доставила в город троих. Анну Львовну, Иван Палыча… и Гробовского. Анна Львовна должна была срочно отчитаться об открытии школ, и не в уисполкоме, а перед наркомом просвещения Анатолием Луначарским. Срочно обо всем доложить, используя современнейшие средства связи — то есть, по телефону. Так и было записано в телефонограмме от Совнаркома, принятой вчера секретарем Ольгой Яковлевной. Там же указывалось и точнее время доклада, а председателю исполкома Зареченского Совета предписывались обеспечить и связь, явку. Вот Сергей Сергеевич и выслал машину…

Оказией воспользовался и доктор — ситуация с Аглаей была очень сложной, Иван Палыч надеялся раздобыть в городе целый ряд лекарств, а заодно и проконсультироваться по телефону с товарищем Семашко. Николай Александрович возглавлял в Москве комитет по здравоохранению, и, наверняка, лично знал многих медицинских светил. Номер для связи у доктора имелся.

Что же кается Гробовского, то его вызвали в милицию, давать показания по поводу налета на товарища Бурдакова. Кроме того, Алексея Николаевича просили зайти в исполком, так передал водитель.

Вот, все втроем и пошли…

Стоявший на крыльце часовой хорошо знал и Анну Львовну, и доктора, пропустил без вопросов, даже не спросив мандата. А на Гробовского лишь покосился.

— Это к товарищу Гладилину. С нами, — на всякий случай сообщила Мирская.

Поднимаясь по знакомой лестнице, Иван Палыч ощутил нечто вроде ностальгии. Вспомнился шестнадцатый год, уездная земская управа, Чарушин… Где-то сейчас рыщет Виктор Иваныч? Эх… Хороший человек и знающий управленец, такого бы подобрать на будущее.

— О, явились, не запылились! — завидев вошедших, Ольга Яковлевна вынула папиросу изо рта.

Ох, и дым же был! Точно — комаров травить можно.

— Проходите! Сергей Сергеевич ждет.

Все трое зашли в кабинет председателя… Говоривший с кем-то по телефону Гладилин махнул рукой, указывая на ряд стоявших у стены стульев.

С царских времен в кабинете почти ничего не поменялось. Все те же стулья, тяжеловесные конторские столы, шкафы с папками, на конах — коричневые казенные портьеры, наверное, заставшие еще правление Александра Освободителя. Только вместо парадного портрета государя императора — бородатый Карл Маркс.

— Так… так… Гробовский здесь уже, я его к тебе направлю. Чуть позже! Ну, все, Виктор, пока…

Председатель едва успел положить трубку, как аппарат зазвонил вновь.

— Ага! — подмигнул Серей Сергеевич, снимая трубку. — Вот, Анна Львовна, уже по вашу душу… Да, Зареченск, Гладилин… Я! Плоховато слышно… А, вот сейчас — хорошо! Товарищ Луначарский? А… кто-кто? Феликс Эдмундович? Ну, да! Краков, Мариацкий костел, Сукенницы… от жандармов прятались… Да, помню, помню… Ну, здравствуй, Яцек, Якуб, Переплетчик… Как тебя только не звали. Здравствуй, дорогой! Что хотел? ЧеКа? А что это? Чрезвычайная комиссия… И? Что от меня-то надо? Людей… Хм… Ну, посмотрю, конечно, но, сам понимаешь, знающие люди сейчас на все золота! Ладно, Феликс, придумаю что-нибудь, обещаю… Слушай, мы тут звонок из секретариата Луначарского ждем… Ну, до видзенья! Всего.

Повесив трубку, Гладилин пожал плечами:

— ЧеКа какая-то! Людей хотят. Хотя бы парочку… с оперативным опытом. Да где ж я таких найду! Все уж давно разобраны.

В приемной вдруг послышался шум, хохот, и в кабине вошел плотненький, небольшого роста, товарищ, с круглым простецким лицом и рыжеватыми усиками. Распахнутое английское пальто, брюки-галифе, френч.

— Здравствуйте, товарищи!

— Товарищ Бурдаков! — подскочил Гладилин. — Позвольте вам представить…

— Да знаю я всех, — хохотнул петроградец. — В Зарном ведь школу открывал… А потом — сами знаете… Алексея я у вас заберу для разговора!

— Да пожалуйста. Потом пусть в милицию идет… Слышал, Алексей Николаевич?

Поднявшись, Гробовский молча кивнул.

— А с этим вашим, Красниковым — что? — нахмурился Бурдаков. — Наказали?

— Объявили строгий выговор! — Сергей Сергеевич вздохнул и глянул на телефон.

— Я б его вообще уволил, — недовольно процедил визитер.

— Ну-у… Уволим, а кто работать будет? Еще в какую-то ЧеКа людей просят, — председатель обиженно развел руками. — Кстати, Михаил Петрович, случайно, не знаете, что за комиссия такая?

— Дзержинский там заправляет. Ну, поляк наш из ВРК, — Бурлаков лениво повел плечом. — Уже человек сорок набрал, особняк на Гороховой заняли. А чем занимаются — черт его знает. Борются с контрреволюцией и саботажем. Как сам Дзержинский сказал — ведут предварительные расследования. Как там дольше у них будет — не знаю, но Владимир Ильич их поддерживает.

— Понятно, — снова вздохнул Гладилин. — Значит, людей придется искать…

Громко зазвонил телефон.

— Да? Да-да! Анна Львовна Мирская… Здесь! Передаю трубку…

Товарищ Бурдаков вывел Гробовского в коридор и вытащил золотой портсигар с императорским вензелем:

— Кури, Алексей! Отойдем, вон, к окошку.

Оба встали у форточки, закурили.

— Еще раз благодарю!

— Да пОлно…

Бурдаков поднял глаза:

— Гладилин сказал — у тебя с женой что-то неладно?

— Тяжелые роды, кесарево, — хмуро отозвался Гробовский.