Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Сальто, двойное, тройное. Сначала в воду. Потом на землю, без матов. Тела ломались, иногда хлестала и кровь, но программа есть программа. Кто падал, того не жалели. Так же учили плавать — не умеешь, тебя привяжут верёвкой и выбросят за борт лодки. Не сумеешь — вытащат, дадут отдышаться и снова выбросят за борт.

А рукопашка. Каждый день. Пока не победишь. А если не победил — остаёшься на ковре и дерись дальше, пока не сможешь встать. И ты всё равно встанешь.

В борделе стояла духота. Акамацу хохотнул и запрокинул голову.

— А как мы мух ловили, — сказал он себе вполголоса. — Сначала руками, потом двумя пальцами. Один чудик научился ловить их палочками для еды… Вот тогда я понял, что мы все уже не люди, мы хищники.

А может, и хорошо, что меня с «Кага» сюда пихнули, — лениво подумал Акамацу, развалившись на полу борделя и глядя в потолок. — Где бы я ещё разом нашёл столько баб, столько сакэ и столько китайских самолётов, которые сами лезут под прицел? Пусть и лететь приходится через пролив.

Он ухмыльнулся, глотнул ещё и откинулся на спину, положив руку на её бедро. Девчонка дёрнулась, но не посмела отодвинуться. А он закрыл глаза и позволил памяти снова утащить его в небо.

Акамацу ухмыльнулся ещё шире — всё равно ведь завтра будет новый день, новая выпивка и новая охота в небе.

Глава 12

Пынь Фу и Сам Сунь

Февраль 1938 года. Аэродром Ханькоу, основная авиабаза советских «добровольцев».

Лёха лежал на койке, закинув ноги на стену, и держал над собой потрёпанную книжицу с жёлтой бумагой. Бумага шуршала, буквы были полустёрты, но от этого книжка казалась ещё ценнее. Попала она к нему почти случайно. В Москве Лёха пытался найти нормальный учебник китайского языка, думал взять что-то академическое, но, как и многое в Союзе, даже такая экзотика оказалась страшным дефицитом. В военторге он спросил «есть ли китайский учебник», и продавщица, не моргнув глазом, с готовностью сунула ему это издание. Другого нет! И он таскал её в вещмешке как личный трофей.

Теперь, лёжа в казарме, он читал вслух китайские фразы и дублировал их по-русски, чтобы лучше запоминать. На деле же он впитал весь текст целиком буквально за пару дней — память после операции переброса от «зелёных человечков» работала как промокашка, только вот произношение оставляло желать лучшего.

— Тимужы тяосинь! — выкрикивал он в потолок. — Тоус ян ба! Цзой ци шоу!

Хватов, пытавшийся запихать карту в планшет, только крякнул и покосился.

— Командир, ты с такой громкостью всех японцев во всём Китае до нервных коликов сразу запугаешь!

В этот момент дверь открылась, и в казарму аккуратно проник старший лейтенант Василий Похмелкин — ВВСник из сухопутных, летающий на СБ, хитрый и вкрадчивый, как кошка.

— Алексей, помоги товарищам! — сказал он с улыбкой и присел на край койки. — Сходи с нами на рынок. Ты единственный, кто хоть что-то на этом чирикающем языке знаешь. Ладно тебе прибедняться, вон, целую книжку уже освоил! Поможешь с китайцами объясниться.

— Да ну, — отмахнулся Лёха. — С этим набором фраз на рынок? Они там не поймут ничего.

— Давай, очень надо! — вкрадчиво продолжал Похмелкин. — Ну что ты, нам всего-то… Скажешь пару слов — и дело сделано.

Лёха вздохнул, поднялся, сунул книжку за пазуху и пошёл. Если бы он только представлял, в какой «блудняк» превратится эта вылазка.

… Вечером того же дня, в кабинете Андрея Герасимовича Рытова, главного комиссара на аэродроме Ханькоу да и вообще в Китае, разыгрывалась сцена, достойная пера Ильфа и Петрова. Комиссар сидел за столом, качался на стуле и едва скрывал улыбку. С лица можно было писать Будду — настолько он наслаждался представлением.

Перед ним стояла делегация китайцев. Двое возбуждённо верещали что-то на своём языке, перемежая крики с низкими поклонами, и всё время подозрительно косились на Лёху. Сбоку находился пожилой сухощавый мужчина в поношенном костюме, с осанкой бывшего офицера.

— Александр Васильевич, бывший поручик императорской армии, — представился он, чем вызвал исключительно недовольное выражение лица батальонного комиссара. — Жил в Харбине ещё с двадцатых годов, а теперь вот китайцы привлекли меня в качестве переводчика.

Переводчик слушал китайцев, хмыкал, махал рукой, обрывал гомон, а потом переводил на русский:

— Они говорят, что все мандарины, сушёная рыба, фрукты и даже рисовый самогон — это дары великим советским воинам.

Китайцы снова заголосили и посыпались новые поклоны.

— Но ещё они очень просят, чтобы великий воин Сам Сунь, — переводчик показал рукой в сторону Лёхи, — приходил к ним на рынок когда угодно и за чем угодно. Они всё привезут сами. Только просят больше не кричать таких страшных и грозных команд. Сегодня половина торговцев разбежалась, побросав товар, половина до сих пор прячется и уверена, что город захватили японцы.

Батальонный комиссар скосил глаза на Лёху.

— Алексей, а что ты им такого сказал?

— Тимужы тяосинь! Тоус ян ба! Цзой ци шоу! Тан ся! Ци ли! Бе шу хуа! Сянхоу чюань! Во мэнь яо цин нимынь ли кай Сулень да Линту! — радостно отчеканил Лёха всё богатство своих китайских познаний.

Китайцы аж присели, дружно зашептались и вновь уставились на него с благоговейным ужасом.

Главный политический руководитель слегка скривился, но вопросительно повернул голову к переводчику.

— Прекратите провокацию! Сдавайтесь! Встать! Руки вверх! Ложись. Не разговаривать. Повернитесь кругом. Требуем покинуть территорию Советского Союза, — явно наслаждаясь моментом озвучил тот.

— Алексей! — политический руководитель всех советских лётчиков в Китае укоризненно посмотрел на нашего героя. — Ты где этого набрался?

— Как где⁈ — Лёха гордо вытащил из-за пазухи брошюру. — Вот! «Краткий китайский разговорник советского пограничника». Утверждено НКВД СССР!

Переводчик, бывший поручик Белой армии, совершенно искренне заржал, затем, утерев слёзы, достал из портфеля пару потрёпанных томов и протянул Лёхе:

— Вот, товарищ лётчик. Это вам куда нужнее будет. Харбинский учебник разговорного языка. «Хуа-юй кэ-бэнь».

Рытов внимательно осмотрел оба тома учебника, пролистал каждый и наконец, поджав губы, кивнул и передал их Лёхе. Когда делегацию наконец выставили за дверь и наступила тишина, Рытов тяжело выдохнул, откинулся на спинку стула и прищурился:

— Хренов… А самогон-то где?

— Какой самогон⁈ — Лёха развёл руками, невинно хлопая глазами.

— Рисовый! — сбить с мысли в такой теме политработника было невозможно.

Мешок мандаринов, сушёная рыба и куча овощей присутствовали. Самогона не было.

— Товарищ батальонный комиссар! Исключительно летучая жидкость оказалась! Он испарился!

Вечером того же дня, наш герой снова валялся на койке изучая новое приобретение, пожертвованное белоэмигрантом — «Учебник китайского разговорного языка» изданный в Харбине в 1932 году.

Хватов не выдержал Лёхиных выкриков, встал, отобрал у Лёхи потёртый том с облезшей обложкой, покрутил в руках и вслух прочитал по слогам:

— «Хуа-юй кэ-бэнь»… — потом поднял глаза на товарища и ухмыльнулся. — Командир! Ты нам ещё будешь рассказывать, что это учебник? Тут же по-русски написано — «ху***ня и пое***ень»!

Лёха отобрал книжку обратно.

— Сам ты «эротическое недоразумение, появившееся в самый неподходящий момент», — огрызнулся командир. — Вот с этим я уже завтра на базаре скажу, что Советский Союз — лучший друг китайского народа. И мне скидку сделают!

— Скидку? — протянул Хватов. — Ты лучше сразу кричи свои — Беша хуа! Стой це шоу! Не разговаривать! Руки вверх! Тогда вообще платить не надо! Они сразу тебе полные карманы добра напихают задаром!

Китайский язык стремительно приобретал популярность среди советских воинов.

Февраль 1938 года. Аэродром около города Наньчан.