Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Облачность под крылом постепенно редела, рвалась на клочья, и вот уже сквозь просветы мелькнула голубая полоска Тайваньского пролива. Она сверкнула холодным светом, а за ней выплыл сам остров — огромный, зелёный, словно изумруд с жёлтыми вкраплениями, вставленный в безбрежную гладь океана.

Группа прошла севернее Тайваня, затем вся армада синхронно развернулась вправо. Моторы притихли, сбавив обороты, и началось плавное снижение. Лёха поднял своё звено чуть выше, чтобы лучше видеть всю картину, скользнул взглядом по строю и пересчитал силуэты — все на месте, никто не отстал.

Истребителей в небе не было. Но впереди их ждал другой враг — облака. Слой тянулся плотной стеной, закрывая цель. Снижение такой тяжёлой, нагруженной группы было рискованным, а бомбить сквозь облака, полагаясь лишь на счисление, означало промахнуться.

И вдруг облака словно рукой раздвинуло — открылось светлое «окно», и впереди по курсу чётко проступил город. Чуть в стороне виднелся аэродром. На земле всё лежало открыто, как на ладони. Выстроенные в два ряда самолёты, серые контейнеры, ещё не распакованные, и белые цистерны, тесно приткнувшиеся к ангарам.

Основная база японских военно-воздушных сил выглядела по-настоящему внушительно. Ни малейшей маскировки, ни сетей, ни укрытий. Всё стояло под солнцем открыто и нагло, словно противник чувствовал себя в полной безопасности. Это делало цель ещё соблазнительнее.

Цель приближалась стремительно. На крыльях самолётов внизу уже проступали алые круги, и казалось, что они смотрят прямо в небо, как глаза.

Передовая девятка под командованием Полынина почти синхронно открыла люки. Череда чёрных точек посыпалась вниз, и через несколько мгновений земля вздрогнула, разорвалась клубами дыма и огня. Вторая девятка повторила атаку в точности.

Лёха сжал тангенту, голос зазвенел в наушниках экипажа:

— Валентин! Передай нашим — кидаем, когда я открою люки. Саша, Хватов, целься в цистерны.

— Принял, командир, — спокойно отозвался Хватов. Через несколько секунд добавил: — На боевом.

Машину слегка качнуло, и Лёха почувствовал, как бомбы сорвались вниз. Он, затаив дыхание, отсчитывал время. Ещё миг — и его бомбы исчезли в адском пламени. Там, внизу, рвались цистерны с горючим. Один за другим в небо ударили фонтаны взрывов, и пламя закрутилось, слизывая ангары и контейнеры.

В это время воздух прорезали шапки чёрного дыма — проснулись зенитки, небо загудело рваными хлопками. Но было поздно, удар уже нанесён.

— Командир, хорошо горит! — голос стрелка прозвучал радостно, но тут же в нём проступила тревожная нить, — вижу взлёт звена с аэродрома японцев.

Не успел Лёха ответить, как в эфир вплёлся голос Хватова, сухой и резкий:

— Второй борт слева-впереди дымит. Из левого двигателя так и прёт чёрный шлейф…

Глава 13

И летели нахрен самураи!

23 февраля 1938 года. Небо над базой авиации Мацуйяма императорского флота Японии, город Тайхоку (нынешний Тайбэй).

Садаки Акамацу, всё ещё младший лейтенант флота Его Императорского Величества, сидел в кабине своего истребителя Mitsubishi A5M, прозванного «Кюроку кансэн» — «палубный девяносто шестой». Самолёт ревел, рвался вверх и дрожал, будто тоже был навеселе. Взлетел он, как обычно, не совсем трезвым, и теперь винт перед глазами превращался в пульсирующее солнце, в котором чудилась мягкая тень — новенькая Сина-Онна, его сегодняшняя богиня с тонкой шейкой и чёрными глазами.

— Садаки-сан, — сказал он себе вслух, глотая пересохшим горлом воздух. — Ты снова пьян, и похоже, в дрова.

— Вовсе нет, — тут же возразил другой голос, внутри головы. — Это не пьянство, это способ чувствовать небо. Без сакэ оно скучное, как нотации этой престарелой сушёной воблы нашего командира.

— Но ведь тебя только что разжаловали! Ты опять самый младший лейтенант, как после училища! И тебя выгнали с авианосца! — настаивал первый голос, звучавший почти как заядлый трезвенник. — И если ты сорвёшь и это задание, в этот раз пошлют убирать навоз за свиньями!

— Да плевать я хотел, — ухмыльнулся второй, мысленно разливая что-то в маленькие пиалочки. — Вон они, бомбардировщики. Русские. Большие, жирные утки. Нужно только подтянуться поближе и… бабах!

Садаки Акамацу презирал дисциплину и нарушал все традиции японского флота. Чувствуя себя воином-одиночкой, он был вопиющим позором морских лётчиков флота микадо. Постоянная заноза в заднице у командования, он и правда был недавно разжалован и снова стал младшим лейтенантом. А если добавить к этому его регулярное отсутствие на предполётных инструктажах и брифингах, то вы, как говорится, поймёте всю глубину задницы, которая ему светила. Но, честно говоря, ему всё это было совершенно до зад… без разницы. Его интересовали в жизни три вещи: женщины, сакэ и полёты.

Он отработал ручкой, выравнивая машину и чувствуя, как истребитель вцепился в воздух, набирая скорость. Пот струился по вискам, глаза щипало — то ли от перегара, то ли от солнца. Садаки покрутил головой, выискивая своих. Они прилично отставали.

— Ты не справишься, — холодно произнёс первый голос. — У тебя руки дрожат.

— Скажи лучше, какой шишкоголовый сделал неубирающимися копыта на этом истребителе! Столько скорости теряю! — заорал второй. — Я всегда справлялся! Даже когда глаза не открывались вовсе! А дрожь только приносит нужное рассеяние пуль.

Будучи отправленным флотом на Тайвань летать с берегового аэродрома, бравый лейтенант возмутился несправедливостью и компенсировал всё это реками сакэ. Раздолбай постоянно околачивался в ближайших борделях, откуда его буквально вытаскивали, чтобы отвезти на аэродром. Он часто садился в самолёт в страшном похмелье, а то и вообще в стельку пьяный.

Сегодня его буквально сдёрнули с симпатичной китаяночки — ой, сина-онна — эй, китаянка. Ворвавшись на аэродром в кузове грузовика, набитого гогочущими проститутками, он влез в первый попавшийся самолёт и взлетел, пытаясь догнать уходящие в вышине бомбардировщики.

Командир эскадрильи орал ему вслед, но Садаки даже не слушал. Он взлетал поперёк поля, стараясь не задеть горящие обломки и не попасть в воронки от бомб.

Аэродром превратился в огненный ад. Выстроенные ровными рядами ещё вчера грозные самолёты сегодня пылали яркими факелами. На окраине в небо поднимался ревущий столб огненного пламени. Проституток сразу как будто ветром сдуло из кузова. Куда они делись, Акамацу бы не смог внятно объяснить. Как и то, где и когда он их вообще раздобыл.

— Помнишь? — торжествующе хрипел второй голос. — На той неделе, две китайские птички одним махом!

— Но сейчас другое дело, — напоминал первый. — Вылет в погоню за пропущенными бомбардировщиками, и ты успел опохмелиться! Два часа назад сказал, что готовишься к полёту, а сам бессовестно дрых в борделе! Смотри, сколько их! Штук двадцать пять, идут красивым строем и как быстро, а вон ещё три самолёта догоняют.

— Тогда я их собью. Или умру красиво, — ответил второй. — Самурай должен быть готовым умереть красиво.

— Садаки-сан, — сказал первый голос почти печально. — Ты превращаешь небо в бордель и кабак одновременно.

— А какое оно ещё должно быть? — усмехнулся второй.

Истребитель рвался вверх. Садаки чувствовал, как мышцы наливаются силой, сердце колотится неровно, а в глазах мелькают чёрные мушки. Казалось, Сина уже не танцует, а тянется к нему рукой — нежной, но холодной.

Он потянул ручку и толкнул машину ещё выше, прямо навстречу строю чужих бомбардировщиков, не зная, выпадет ли сегодня везение на его сторону или нет.

Перед пропеллером снова совершенно бесстыдно голой танцевала та самая новенькая сина-онна. Она, смеясь, изгибалась, будто привязанная к дикому барабанному бою мотора.

— Сина, подожди, не мешай, — пробормотал он, сжимая ручку. — Я только собью пару русских, и мы снова будем вместе.