Хозяин Амура (СИ) - Шимохин Дмитрий

Люди на том берегу, видимо, пришли к тому же выводу, но искали решение в своей, реальной плоскости. Один из них, высокий, жилистый мужчина, вдруг начал распускать на нити свой дорогой, явно снятый с какого-то богача шелковый халат. Остальные, поняв его замысел, принялись помогать. На моих глазах они свивали из десятков тончайших волокон длинную, легкую, но, видимо — прочную нить.

Затем этот жилистый, голый по пояс китаец взял в руки огромный, боевой лук и привязал тончайшую, почти невидимую нить к оперению стрелы. Он встал на самый край уступа, ловя порыв ветра.

Лук взвыл, как живой. Стрела, подхваченная попутным ветром, казалось, замерла в воздухе, а потом медленно, нехотя, начала свой путь через пропасть. Мы все, затаив дыхание, следили за ее полетом. Она летела. Перелетела! С сухим щелчком стрела вонзилась в мягкую землю в нескольких шагах от нас.

Успех! Не теряя ни секунды, мы начали операцию. К тонкой шелковой нити Орокан осторожно привязал прочную бечевку из оленьих жил. За бечевкой должен был пойти уже настоящий пеньковый канат. Люди на том берегу начали медленно, осторожно тянуть нить.

Мы, затаив дыхание, следили, как бечевка, влекомая шелковой нитью, ползет над пропастью. Десять шагов. Двадцать. Она была уже на середине, тонкая, дрожащая нить надежды, протянутая над ревущим адом.

И в этот момент порыв ледяного ветра, вырвавшись из бокового ущелья, ударил в нее сбоку. Нить натянулась, как струна, зазвенела на ветру… и с тихим, почти неслышным щелчком лопнула.

Злость, холодная и острая, вытеснила разочарование. Отступать? Сдаваться? Ага счаз!

— Орокан! — мой голос прозвучал резко, обрывая всеобщее уныние. — Отправь гонца в «Тигровый Зуб» немедленно. Собрать все самые прочные шелковые шнуры, какие только найдутся. Все до последней нити. Доставить сюда. А так же веревок и шнуров. Вместе с ними — два десятка самых крепких рабочих и несколько мешков чумизы. Живо!

Гонец-нанаец, кивнув, растворился в сумерках.

Я повернулся к своему маленькому отряду.

— Мы остаемся здесь. Разбиваем лагерь.

Ближе к полуночи с прииска прибыл Лян Фу. Его лицо было серьезным и уставшим. Он молча сел у огня, долго глядя на тот берег, где мерцали огни его братьев по оружию.

— Это — мои братья, Тай Пен, — наконец сказал он, не поворачивая головы. — Их вера в тебя так сильна, что они подняли бунт, даже не видя тебя. Мы не можем их подвести.

Я смотрел не на него, а на россыпь холодных, безразличных звезд над головой. На Млечный Путь, перечеркнувший черное небо, словно шрам.

— Я никого не подводил, — твердо ответил я. — И не собираюсь начинать.

Гонцы вернулись на рассвете. Двое нанайцев и десяток китайских рабочих, их лица были серы от усталости, а кони, покрытые пеной, тяжело дышали. Они привезли все, что смогли найти –несколько туго набитых мешков.

Орокан развязал один из них, и на землю высыпалось пестрое, почти кощунственное в своей красоте сокровище: обрывки дорогого шелка, вышитые золотом пояса, распущенные на отдельные нити кисточки.

Работа закипела в напряженной тишине, нарушаемой лишь ревом воды в ущелье. Орокан и его охотники, чьи мозолистые пальцы привыкли к жилам и кожаным ремням, теперь с ювелирной осторожностью связывали тончайшие шелковые волокна. Узел за узлом, метр за метром, они плели длинную, около шестидесяти саженей, но почти невесомую, призрачную нить. С дорогих одежд были сняты прочные и легкие шелковые шнурки — их оказалось около тридцати сажен. Недостающее заменили тщательно вырезанынми из одежд шелковыми ленточками. Теперь надо было сначала перекинуть через каньон стрелу с нитью, за ней протянуть шелковый шнурок а уже за ним — прочную, но тяжелую веревку. Жизни сотен людей на том берегу, теперь зависела от прочности этого шелкового волокна и мастерства наших лучников.

Когда работа была закончена, уже занимался рассвет. Орокан сам лично вышел на край уступа. Он долго стоял неподвижно, вглядываясь в тот берег, его ноздри раздувались, ловя направление ветра. Затем он поднял лук. Наконечник стрелы уставился в небо, к оперению была привязана наша шелковая нить.

На мгновение для нас как будто все замерло — и рев реки, и вой ветра. На обоих берегах каньона следили за выстрелом. Тетива взвыла, как живой, обиженный зверь.

Стрела, подхваченная попутным ветром, взмыла в небо, и тончайшая нить, освещенная восходящим солнцем, радужной паутиной протянулась за ней над ревущей пропастью. Она летела, казалось, целую вечность. И когда уже начало казаться, что она не долетит, стрела клюнула вниз и с сухим щелчком вонзилась в землю на том берегу.

Ликующий, хриплый рев прокатился по обоим берегам, на миг заглушив шум воды.

Теперь началась самая ответственная часть. Работая по моим знакам, люди на том берегу привязали к концу шелковой нити прочный, но легкий шелковый шнур. Мы начали тянуть. Медленно, сантиметр за сантиметром, боясь сделать одно резкое движение. Шелк натягивался, звенел на ветру, но держал. Вот показался узелок, а за ним — более толстая, надежная бечевка.

Теперь уже за нее мы начали перетягивать главный приз — толстую, шершавую пеньковую веревку и уже ее начали тянуть.

Спустя пару минут прилетела стрела с запиской. Я видел, как Сяо Ма развернул клочок шелка, как его лицо исказилось.

— «Еда! — прочел он дрожащим голосом. — Умоляем, пришлите еду!»

Не теряя ни секунды, я отдал приказ. Рабочие, которых привели с прииска, тут же принялись фасовать чумизу в небольшие, но крепкие холщовые мешочки, по несколько фунтов каждый.

— По одному! — командовал я. — Осторожно! Медленно!

Я смотрел, как первый маленький, неказистый мешочек с чумизой, раскачиваясь на ветру, медленно ползет над пропастью. Мы видели, как на том берегу его приняли десятки рук, как его тут же разорвали и начали делить зерно, передавая из ладони в ладонь. Это было не просто зерно. Это была жизнь.

Следующие два дня превратились в один сплошной, изнурительный гул работы. Мы бросили вызов самой природе, решив перекинуть мост через ревущий каньон.

Под моим руководством рабочие перетянули через пропасть еще несколько толстых канатов, закрепив их за скальные выступы. Это были наши несущие тросы. Затем, сидя в примитивных люльках, самые смелые из нанайцев и китайцев, словно пауки, начали плести между ними сеть из веревок потоньше, на которую мы укладывали настил из жердей и досок. Это была наглая, дерзкая пощечина самой стихии. Все это время по первой веревке, на тот берег непрерывным потоком шла еда — маленькие мешочки с чумизой. Наконец, на исходе второго дня, мост был готов. Тонкий, дрожащий на ветру, уходящий в туман над рекой, он казался призрачным, почти нереальным. Но он был прочным.

Восставшие рабы, изможденные, но с горящими от счастья глазами, начали свой исход. Один за другим, осторожно ступая по шаткому настилу, они переходили на наш берег, в новую жизнь. Их предводитель, могучий детина с широкими плечами и густым, низким голосом, которого звали Лэй Гун — «Громовержец», — подошел ко мне, когда последний из его людей ступил на твердую землю.

— Слухи о тебе, Тай-пен, летели быстрее ветра, — сказал он, и Сяо Ма перевел. — Они говорили, что пришел справедливый Тай-пен с реки Черного Дракона, который сокрушил хунхузов и дает волю рабам. Наши тюремщики обезумели от страха.

Он сделал паузу, и его лицо помрачнело. — За день до того, как они сломали мост, на прииск примчался молодой, рыжий «белый дьявол». У него со старшим, седым, произошла страшная ссора. Они кричали на своем языке, но мы поняли — они делили золото и власть. Ночью рыжий исчез, а наутро седой приказал взорвать мост и с отрядом бойцов ушел в горы, оставив гарнизон и нас на голодную смерть. Именно это и стало толчком к восстанию. Мы перебили тех, кого они оставили, и стали ждать тебя.

Последними по мосту прошла группа людей, сгибаясь под тяжестью окованного железом ящика.

— Это то, что беловолосый яо не успел унести, — сказал Лэй Гун. — То, что они охраняли сильнее золота.