Хозяин Амура (СИ) - Шимохин Дмитрий

Но прежде чем отправиться в путь, нужно было организовать новоприобретенное хозяйство в безупречно… б***ь, да кого я обманываю — в хотя бы сносно работающий механизм — назначить ответственных руководителей на все направления, отдать последние распоряжения, составить списки того, что следует закупить в России.

Начали, само собой, с «кадрового вопроса». Хоть люди на прииске показали делом свою готовность работать, между нами не должно было быть недомолвок: надо огласить условия контракта и получить ясное согласие освобожденных людей его исполнять. Лэй Гун собрал всех бывших рабов прииска на большом плацу «Золотого Дракона». Почти пятьсот человек — изможденные, оборванные, недавно еще голодавшие, но не сломленные. Уважаю таких! Они стояли молча, и в этой огромной толпе чувствовалась не рабская покорность, а глухая, напряженная сила.

Первым слово взял Лэй Гун. Он взобрался на перевернутую арбу, и его могучая фигура возвысилась над толпой.

— Братья! — проревел он, и его голос, казалось, сотряс горы. — Мы сбросили ярмо яо! Мы омыли нашу честь кровью мучителей! Но что дальше? Снова голод? Снова прятаться по горам, как шакалам?

Толпа недовольно, тревожно загудела.

— Нет! — крикнул он. — Я говорил с Тай-пеном Ку-ли-даем, что пришел с реки Черного Дракона. Он предлагает нам не рабство, а союз! Не цепи, а оружие! Слушайте его!

Я поднялся на арбу следом за ним. Рядом встал Лян Фу для перевода.

— Я не ваш новый хозяин, — сказал я громко и четко, и Лян Фу повторял каждое мое слово, вкладывая в него всю возможную силу и убежденность. — Я — ваш военачальник. Я предлагаю вам сделку. Простую и честную, как удар кайла о породу.

Я сделал паузу, обводя взглядом их напряженные, ждущие лица.

— Я предлагаю вам свободу. Но свобода — это не анархия. С этого дня мы живем по закону. Каждый, кто останется здесь, будет получать плату за свой труд — едой и честной долей от намытого золота. Вы получите те же условия, что и люди с других приисков — долю с добычи. Но каждый, кто украдет, кто убьет брата, кто поднимет руку на женщину, — будет судим. И приговор будет один. Смерть!

Толпа молчала. Этот язык они понимали.

— И последнее, — продолжал я. — Эта земля теперь наша. И мы будем ее защищать. Каждый, кто способен держать оружие, станет солдатом моей армии.

Я закончил и ожидал ропота, недоверия, споров. Но из толпы вдруг вышел худой, изможденный старик, чье лицо было покрыто сетью морщин.

— Господин… — сказал он, обращаясь ко мне, и Лян Фу перевел его дрожащий голос. — Я слышал о тебе. Слухи пришли раньше твоих солдат. Говорят, ты дал рабочим на своих приисках то, чего у них никогда не было.

Он посмотрел на меня своими выцветшими, но все еще ясными глазами.

— Надежду.

И в этот момент из глубины толпы, сначала один, потом другой, третий, а затем и сотни голосов начали скандировать, как клятву, как молитву:

— Тай-пен! Тай-пен! Тай-пен!

Смотрел я на них. Ничего не скажешь — волнующее зрелище: видеть тех, кто поднял восстание, победил, добился свободы и теперь готов был драться за нее!

Затем я объявил набор в вооруженную охрану, и тут местные работники меня удивили: вперед шагнуло почти двести человек. Чуть ли не половина от всего состава работников! Как оказалось, именно здесь, на самом дальнем и каторжном из приисков, хунхузы держали самых непокорных. Среди них было много бывших няньцзюней, «факельщиков», для которых восстание было смыслом жизни. В сущности, именно это хунхузов и погубило — такая концентрация бунтарей и привела к восстанию, как только прошел слух, что с остальных приисков хунхузов турнула неведомая, пришедшая с Амура сила. Их лидером и был Лэй Гун — «Громовержец», — тот самый, кто и возглавил бунт. Его авторитет среди них был непререкаем.

План сложился сам собой.

— Цзюнь-шуай, —обратился я к Лян Фу после собрания, стараясь изъясняться по-восточному цветисто. — С этого дня Лэй Гун — твой заместитель. Вы вдвоем — сила. Управляйте этими землями вместе.

Лян Фу, помедлив, охотно кивнул. Как опытный военный и мудрый политик, он тут же оценил выгоду этого союза. А Лэй Гун, простой и прямой, как копье, воин, совершенно доселе не уверенный в собственных перспективах, был горд оказанным ему доверием. Хрупкий, но необходимый баланс сил был создан. Мое маленькое горное государство обрело устойчивую структуру. Теперь можно было уезжать.

Разобравшись с делами на приисках, я оставил там Лян Фу и Лэй Гуна — лед и пламя, которые теперь должны были править вместе. Наш небольшой отряд двинулся в обратный путь, в Силинцзы. Верховые лошади позволили проделать путь в три дня.

В Силинцзы меня ожидала хорошая новость — пришел один из монгольских отрядов, привел с собой 57 пленных няньцзюней. По словам сотника Адуучина, за ним следом шло еще несколько сотен, ведших в общей сложности почти три сотни крепких «факельщиков». Мы довольно быстро договорились о цене и, что немаловажно — о том, что монголы будут снабжать нас разведывательными сведениями, сообщая о всех важных событиях, происходящих по эту сторону Великой Китайской Стены. Расстались мы при полном взаимном удовлетворении. Купленных «факельщиков» всем гуртом отправили на «перековку» к Лян Фу и Лэй Гуну. Что-то подсказывало мне, что эти люди скоро вольются в нашу маленькую армию.

Здесь я собрал в большом зале ямэня всех, на кого теперь оставлял свое горное государство. Прощальный совет получился коротким и деловым.

— Владимир, — я обратился к Левицкому, — ты остаешься за главного. Ты — мой наместник. Вся власть здесь — в твоих руках. Управляй справедливо, но жестко.

Он молча кивнул. За эти месяцы он из гвардейского корнета превратился в сурового, битого жизнью администратора, и я знал, что могу на него положиться.

Остальные получили свои приказы. Софрон — комендант Силинцзы, на нем все хозяйство, склады и оборона города. Тит — главный по арсеналу и муштрой новобранцев. Сафар, уже почти оправившийся от ранения, получил то, чего желал больше всего — он возглавил нашу разведку и контрразведку. Теперь охота на Тулишэня стала его официальной работой. Первым делом ему предстояло наладит голубиную почту, а затем — систему сбора сведений по всей Маньчжурии.

— Я уезжаю, — сказал я, обводя их взглядом. — Надолго ли — не знаю. Остаетесь на хозяйстве. Не подведите.

Прощание вышло по-мужски коротким, без лишних слов и сантиментов. Мы слишком многое прошли вместе, чтобы нуждаться в этом. На рассвете мой маленький отряд выехал из ворот Силинцзы. Я брал с собой лишь самых верных и незаменимых: десяток монголов Очира, привычных к долгой дороге, и отряд нанайцев Орокана — моих глаз и ушей в тайге. Из казны Силинцзы я взял два пуда золота. Еще шесть пудов с лишком остались у Левицкого, на закупки провианта и оборону.

Мы спешили. Осень уже вовсю хозяйничала в этих краях, окрашивая тайгу в золото и багрянец, но с каждым днем дыхание приближающейся зимы становилось все холоднее. Мне нужно было во что бы то ни стало успеть на последние пароходы, что уходили по Амуру вверх, в Сретенск, до того, как река встанет.

Путь лежал через ту же степь, но теперь она не казалась такой враждебной. Навстречу нам уже попадались торговые караваны и арбы крестьян — весть о том, что хунхузы в горах уничтожены, а новый хозяин, тай-пен Ку-ли-лай, жесток к врагам, но справедлив к мирным и никого не обижает без нужды, разлетелась с невероятной скоростью.

На второй день пути, когда мы уже можно сказать вышли из земель, подконтрольных Силинцзы, наши дозорные-монголы, скакавшие впереди, вдруг резко остановились. Вскоре Очир вернулся, скача во весь опор.

— Нойон! — крикнул он, подъезжая. — Там… эвенки. Задержали караван. Кажется, торговцы оружием.

Мы ускорили шаг, и вскоре перед нами открылась полная драматизма картина. На дороге стоял небольшой караван из десятка мулов, груженых длинными ящиками. Вокруг него, суеверно держась на расстоянии, но готовые в любой момент броситься в атаку, гарцевали эвенкийские воины. Они окружили группу испуганных до смерти китайцев, чьи руки были уже связаны. Командир эвенков, здоровенный воин с лицом, рассеченным старым шрамом, как раз тряс перед носом главного купца каким-то странным, неуклюжим оружием.