Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Но тут один из лётчиков, заметив его ногу, ткнул пальцем и крикнул:

— Наш Хрен ранен!

Вокруг сразу поднялась суета. Откуда то появилась аптечка, Лёху аккуратно вытряхнули из комбинезона, осторожно усадили на землю и осмотрели ногу. Выяснилось, что дело вовсе не в царапине. Пуля прошла навылет, пробив икру. Кости к счастью не задело, но кровь прилично пропитала всё вокруг.

— Вот сука, — выдохнул он сквозь зубы, пытаясь усмехнуться. — А я думал, что это комар китайский попался.

Он откинулся назад, негромко ругаясь, пока рану щедро засыпали сульфамитоцином и начали туго бинтовать ногу.

Февраль 1938 года. Здание Кэмпэйтай, Ж андармерии Императорской армии Японии, город Харбин.

Майор Сукамото, начальник отдела русских эмигрантов Кэмпэйтай, сидел на татами вместе со своим начальником, господином Какидзаки-сан, прибывшим из Токио, якобы с проверкой и разливал сакэ. Стол между ними был заставлен мисочками с закусками, пахло сушёной рыбой и поджаренным тофу. Сукамото, развалившись на циновке, расплывался в довольной улыбке, глаза у него уже блестели от хмеля.

— Эти белые русские эмигранты — прямо находка, они так быстро соглашаются на всё. Лёгкая добыча, — самодовольно протянул он. — Немного намекнёшь на беду, грозящую матери, или на жениха, которого мы «посадили», или вытащишь их старый долг, и они сами приходят и сами готовы служить. Подкуп и шантаж!

Какидзаки-сан, молчаливый и сухой, кивал, подливая себе сакэ. Сукамото, разойдясь, хвастался всё громче:

— Как вы и приказывали, я только что отправил группу таких девок в Ханькоу. Русские эмигрантки! Они говорят на одном языке с советскими лётчиками, и в доверие к мужчинам им втереться проще простого. Надеюсь, Вы получаете достаточно информации обо всём, что творится на аэродроме.

Какидзаки-сан прищурился и наконец заговорил:

— Ты должен сам поехать в Ханькоу. Проверь, как работают твои девки. Там всё устроено — тайные квартиры, купленные китайцы, нужные лавочники. Мне нужна информация по лётчикам, и срочно. В первую очередь — по бомбардировщикам.

Сукамото поспешно закивал, заулыбался шире, но глаза его чуть померкли. Прямой приказ начальника означал, что придётся ехать чёрт-те куда и сунуть свою исключительно ценную голову прямо в пасть к крокодилу.

Он потянулся за очередной мисочкой, хлопнул ладонью по столу, пролив сакэ, и понизил голос, словно собирался поведать особую тайну:

— Скажу вам, Какидзаки-сан, русские девки совсем не такие, как китаянки. У тех лица каменные, с ними будто с деревянной куклой. А русские… они сопротивляются, иногда даже дерутся и кричат. Их заставлять куда как приятнее.

Сукамото подобострастно наклонился к начальнику, ухмыльнулся и проговорил почти шёпотом:

— Кого к вам прислать на вечер? Русскую или китаяночку? Есть очень интересные варианты.

— Давай китаянку, как обычно, — впервые за вечер Какидзаки-сан растянул узкие губы в подобии улыбки. — С русскими это, знаешь ли, всё равно что с лошадьми!

Конец февраля 1938 года. Военный госпиталь Ханькоу.

Палата военного госпиталя в Ханькоу встретила русского лётчика тусклой лампочкой под потолком, запахом йода и стиранных бинтов и доносящимся откуда-то из соседних палат кашлем. Его, как большое сокровище, положили в отдельную комнату для особо важных больных. В своём прошлом будущем он бы сказал — палата VIP, хотя выглядела она куда проще и беднее, чем в любой сельской больнице его времени.

Над ним покачивались скрипучие китайские вентиляторы, предмет особой гордости персонала. Они лениво гоняли воздух, и всё это действовало на нервы сильнее боли в ноге. Китайский профессор, высушенный и седой, улыбался, сузив глаза в щелочки, кивал и уверял с каменным лицом, что меньше чем за четыре недели никак не получится. Но прошла всего несколько дней, и Лёха, стиснув зубы и держась за стену, уже поднялся на ноги, пробуя ходить по коридору, пока дежурная сестра не заметила и не всполошилась.

Наутро ему прописали иглоукалывание. Лёха поначалу отнёсся к этой затее легкомысленно, даже с усмешкой, лишь недоумевая, когда уловил на себе сочувственные взгляды товарищей. Его уложили на жёсткий бамбуковый стол, и сам профессор, щуплый старикашка с хитрыми глазами, потёр свои сухощавые ладони, словно собираясь сыграть на рояле.

Когда Лёха был маленьким, его летом сдавали к бабушке на дачу, и та вечерами вязала шерстяные носки на длиннющих железных спицах. Сейчас всё выглядело пугающе похоже. В руках профессора блеснули такие же тонкие стержни, только не для шерсти, а для человеческой плоти, и длиной никак не меньше тридцати сантиметров.

— Уо-мэн кай-шы ба, — произнёс профессор и понимающе глянул на Лёху. — Приступим!

Лёха, надо сказать, впитывал китайский семимильными шагами и уже мог многое понимать и даже высказаться.

— А как сказали бы наши проклятые враги — хадзимэмасё! — Профессор оказался ещё и полиглотом.

— Куда ходить мама се? — начал было шутить Лёха, но в тот же миг медная игла впилась прямо в задницу советского пилота.

— А-а-а! — раздался вопль исполинской силы, так что палата содрогнулась, а в коридоре медсестра выронила поднос. — Цао ! (Бл**ть!)

За первой иглой последовала вторая, потом третья и скоро картина превратилась натюрморт.

Лёха, пытаясь вдохнуть, скривился и пробормотал сквозь зубы:

— Та ма дэ!.. (Твою мать!) Проклятые китайские извращенцы! Превратили жопу в ёжика!

Конец февраля 1938 года. Военный госпиталь Ханькоу.

— Мы, истинные патриоты России, вас всегда били! — гордо произнесло воздушное создание в линялом платье, возвышаясь у изголовья его койки. — И в революцию, и если бы не…

— Это когда, простите? — невежливо перебил гостью Лёха, развлекаясь ситуацией. — В революцию? В Февральскую, простите, или в Октябрьскую? О! Мне же тогда четыре года было, а вам лет шесть-семь! Так вот кто меня крапивой по заднице отхлестал за воровство яблок из сада! Попалась, чертовка! — он страшно выпучил глаза и приглушённо зарычал.

— Какая крапива и по какой зад… — изумилась благовоспитанная девушка и поймала себя за язык, чуть не произнеся неприличное слово.

— Вот по этой! По рабоче-крестьянской! — торжественно объявил Лёха, притворно отдёргивая простыню, что бы продемонстрировать этот самый зад. — Видите, никак не заживет! — Истыканной иголками белый край показался из-под простыни.

— Хам! Я дворянка! Да, я дворянка! У нас всё иначе! Вы специально перечите мне, говорите поперек…

Честно говоря, всё это кичение и выпендривание безумно раздражало Лёху с первой минуты. Его, да и его товарищей, считай, только что обозвали людьми второго сорта.

— То-то я и смотрю, у вас всё иначе! У всех вдоль, а у вас поперёк! — не удержался он от колкого и, наверное, хамоватого выступления.

— Что поперёк? У всех вдоль, а у нас… — девушка в ужасе прижала ладони ко рту и замолчала, широко распахнув глаза. — Как вы смеете! Урод!

Правая рука отправилась в стремительный полёт, намереваясь соединиться с мордальной частью лежащего на спине попаданца. Хоп! Лёхина рука ловко поймала запястье нападающей фурии.

— Плебей! Козёл вонючий!

Вжиик! Левая рука ринулась на помощь правой. Шмяк! И эта тоже оказалась перехваченной.

— Про запах, это всё китайцы со своей фасолью виноваты! — смеясь не удержался от комментария Лёха.

Она дёрнулась, её руки, удерживаемые Лёхой, разлетелись в стороны, и в следующий миг мегера навалилась на него всем своим немалым достоинством, никак не меньше третьего номера, отметило извращённое сознание хулигана. Она придавила лежащего героя, вжав в доски его многострадальный зад, исколотый длинными спицами профессора. И замерла, глядя огромными, расширенными от гнева глазами прямо в его смеющееся лицо.