Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

— Кунси! Цзиньбао!

Смысл был очевиден даже без перевода. Один ухватил Лёху за плечо, другой за руку, и оба начали тащить его с койки.

— Да подождите вы! — возмутился Лёха, упираясь и хромая. — Куда прёте?

— Налёт! В бомбоубежище! Быстрее! — выпалила Маша, появившаяся в дверях и едва не споткнувшаяся о порог.

Она подхватила его под руку, помогая шагать, а с другой стороны ухватилась маленькая, худенькая китаянка в белом халате. Та дёрнула его резко, словно вытаскивала мешок с картошкой, и метнула в Машу быстрый косой взгляд. В этом взгляде читалось всё — и раздражение, и злость, и какая-то тёмная ревность.

Лёха, несмотря на шум и грохот, ухмыльнулся и, морщась от боли в ноге, проворчал:

— Э, девушки, не грызитесь! Я у вас один такой. Меня, между прочим, надо выносить первым и очень нежно!

Он покачнулся, но ухмылка не сходила с лица. А вокруг уже гремела канонада, и каждый новый взрыв сотрясал стены так, что казалось, дом вот-вот рухнет на их головы.

Два китайских санитара, мелкие, зато жилистые и крепкие, оттерли женщин в сторону. Один ухватил Лёху под правую руку, второй под левую, и потащили его вперёд с неожиданной силой. Китаянка попробовала возразить, но санитары даже не взглянули в её сторону, только что-то буркнули сквозь зубы и, напрягшись, потащили лётчика по коридору, словно он был не человеком, а просто очередной ношей, которую надо донести до укрытия.

Маша не отставала и, не выпуская его локоть, шагала рядом, пока санитары вели Лёху по длинному коридору. Внизу оказалась узкая лестница, по которой его почти поволокли, поддерживая с двух сторон.

Они втащили его в подвальный отсек, низкий и сырой, где уже толпилось человек сорок. Раненые лежали на носилках, сёстры суетились, врачи что-то кричали, люди испуганно жались к стенам. Воздух был тяжёлым, спертым, пропитанным йодом, кровью и страхом.

Лёху и Машу протащили ещё дальше, через короткий боковой коридорчик, в самый дальний угол, где было чуть просторнее и можно было присесть.

Сверху всё ещё ухали разрывы, стены дрожали, осыпался мелкий песок из щелей. Потом на миг наступила тишина. Маша была бледной, как мел, прижалась к Лёхе, вцепилась в его руку.

— Тихо, княжна, — пробормотал он, кривясь в своей ухмылке. — Это они где-то по складам лупят.

И тут рядом рвануло так, что пол под ногами ушёл вниз, словно земля на миг превратилась в зыбучий песок. Дом вздрогнул и подпрыгнул, стены застонали, сверху пронёсся страшный треск — потолок подвала не выдержал и рухнул. Тяжёлая балка сорвалась и грохнулась прямо над ними. Лёха с Машей упали, сбитые с ног, и их прижало обломками. В лицо ударила удушливая пыль, мир погас, стало темно.

Конец февраля 1938 года. Центральный рынок Ханькоу.

Рынок в Ханькоу гудел, как улей. Между рядами с рисом и солёной рыбой, среди горшков с чаем и клеток с курицами пробирался лейтенант Ху Яо.

Сам он считал себя исключительно умным и ловким, достойным приличной должности. Но, происходя из небогатой семьи, до сих пор прозябал в лейтенантах, служа адъютантом начальника штаба и руководя всей канцелярией. Он ненавидел работу с бумагами.

Сейчас товарищ Ху, стремящийся стать господином Ху Яо, выглядел как обычный покупатель из военных, по какой-то надобности зашедший на рынок. Только пальцы в кармане нервно сжимали сложенную вчетверо бумажку.

У лавки с тканями, где хозяин торговал китайским ситцем и привозным сукном, Ху Яо остановился. Кивнул торговцу, принял из рук пиалку с зелёным чаем и, будто выбирая себе кусок материи, в ответ ловко сунул ему в ладонь свернутый клочок.

— Спасибо, господин Ху, — улыбаясь и не переставая кланяться, произнёс торговец. — Завтра приходит новая поставка, и вы получите лучший серый ситец во всём Китае, как заказывали.

Ху Яо важно кивнул и ушёл, смешавшись с толпой.

Когда он скрылся за углом, лавочник крикнул своего мальчишку и быстро прошёл в заднюю комнату. Развернув бумажку, он некоторое время вглядывался в нацарапанные иероглифы, потом односложно и грязно выругался. Сдвинув ширму, открыл массивный сундук. Там, под старыми тряпками, хранилась громоздкая коробка с медными клеммами и чёрным ключом. Он ловко подключил провода питания и, зацепив антенный провод за спрятанный в гардинах конец, торчавший от окна, вывел его наружу. Снаружи «антенна» уходила вверх, теряясь в листве старой шелковицы во дворе.

Торговец опустился на табурет, надел наушники. Коротко пискнул ключ — искры сверкнули на контактах. Эфир ожил.

Он отстучал сообщение чётко и быстро:

«Срочно. Первое марта. Массовый налёт Нанкин. Советские и китайские СБ. Подробности позже».

Сеанс занял меньше тридцати секунд. Этого было достаточно.

Сняв наушники, он отцепил провода, снова накрыл рацию тряпьём и, задвинув сундук обратно, сам вышел к прилавку. На лице снова застыла привычная торговая улыбка. Покупатели подходили, щупали рулоны ткани, торговались за цену. Никто бы не подумал, что из этой лавки только что улетел сигнал, способный решить судьбу десятков лётчиков.

А в этот момент в радиоцентре японской военной администрации Нанкина машинистки отстучали сообщение с пометкой «срочное» в департамент разведки.

Конец февраля 1938 года. Военный госпиталь Ханькоу.

И всё же чудо: балка упёрлась краем в выступ стены и зависла, оставив узкую щель. Их не раздавило — и на том спасибо.

Маша, дрожа всем телом, оказалась прямо на нём сверху. Он чувствовал её дыхание, её бешено колотившееся сердце, её волосы, липкие от пыли и пота, прилипшие к его лицу. Вонь пыли, стоны и грохот где-то вокруг отступили, и всё сузилось до этого чужого, горячего, живого тела. Она прижималась к нему всем весом, и, несмотря на весь ужас, Лёха с ошеломлением поймал себя на том, что возбуждается. Абсурд, нелепость, но тело оказалось честнее головы.

Она попыталась подняться, но в панике треснулась лбом о перекосившуюся балку. Глухой удар — и она снова упала на него, распластавшись. Скулой больно заехала в его подбородок, дёрнулась, повернулась и буквально впечаталась ртом в его губы.

— Ай, княжна, аккуратнее… — прохрипел он, морщась от боли, но даже не подумал оттолкнуть.

Она замерла, широко раскрытые глаза смотрели прямо в его лицо. Сердце билось так громко, что гул разрывов снаружи казался тише. Она словно хотела вырваться, но вместо этого ещё сильнее прижалась к нему, будто искала в этом хаосе единственную опору.

— Княжна! Какой темперамент! — ухмыльнулся Лёха и сам накрыл её губы поцелуем. Его дыхание пахло мандарином и пылью, а над головой всё ещё скрипела балка, угрожая их раздавить.

Он скользнул руками под платье и обхватил её бёдра, сжал их так, будто боялся потерять сейчас. Его пальцы сами собой нашли путь ещё ниже. Маша зажмурилась, с упоением целуясь и шепча: «Нет! Не так! Не здесь, не сейчас, не под этим обвалом!»

Но мир для них двоих сузился до этой щели, до пыли, дыхания и безумной близости. Всё вокруг рушилось, а между ними вспыхнуло другое — сильнее бомбёжки, ярче огня. Их тела сплелись в темноте, не спрашивая и не разбирая, что будет потом.

Позже, когда их откопали, вытащили и усадили в небольшой комнате рядом с подвалом, стены ещё дрожали от отдалённых разрывов, но потолок был цел, и это казалось роскошью. Китайская медсестра сунула каждому по кружке мутной воды и убежала. Дверь хлопнула, оставив их вдвоём.

Маша сидела рядом на низкой скамье, обхватив кружку обеими руками. Лицо было в серой пыли, на щеке — ссадина, губы распухли. Даже так она казалась Лёхе невероятно красивой.

Маша тихо усмехнулась, но глаза её блестели от слёз.

— Я думала… мы там останемся, — прошептала она. — Под тем потолком. Я уже простилась со всем.

Лёха поставил кружку на пол, наклонился ближе и хрипло сказал:

— Маша! А я не простился. — Наш герой назвал её впервые по имени. — Ты так кричала… Вот твоё фирменное — «А! А! А-а-а!» Что не оставило китайцам ни единого шанса не найти нас!