Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Она дёрнулась, пошла красными пятнами. Всё-таки он так и остался наглым хамом, да ещё и подлым развратником! Хм… Ладно, решила Маша. Её хамом. Её личным хамом. И никаким там наглым китайским медсёстрам уже ничего не светило!

Глава 16

Эбису в Сибуя

Февраль 1938 года. Аэродром Ханькоу, основная авиабаза советских «добровольцев».

Нога еще побаливала, но лежать в госпитале лётчик Хренов отказался на прочь. И на следующий день же попал на вылет. И надо сказать нога пошла на поправку невиданными темпами! Видно госпитальный воздух блокирует ускоренную регенерацию, решил Лёха.

Уставшая СБшка вместе с не менее уставшим экипажем плавно зашла на посадку, зависла в сантиметрах от полосы и запрыгала по не слишком ровному покрытию.

Машину закатили на стоянку, мотор ещё постанывал, щёлкая при остывании, и пахло горячим маслом и бензином. Лёха, прихрамывая, но с привычной нагловатой ухмылкой, спрыгнул с крыла — будто не он только что таскался по небу с больной ногой, а просто слезал с подножки трамвая.

Павел Рычагов ждал его у стоянки. Он подождал, пока Лёха пообщался с механиком и дал тому краткий отчёт о машине, потом кивнул и повёл в сторону, за ангар. Там, где не гремели моторы и не суетились механики, и можно было поговорить спокойно. По дороге наш герой ухитрился даже подмигнуть знакомой китайсткой сестричке, та фыркнула и отвернулась.

— Ну что, как нога? — спросил начальник всех советских добровольцев и по совместительству Лёхин друг.

— Не дождётесь, товарищ начальник, нога на месте. — усмехнулся Лёха. — Китайские врачи упустили свой шанс на ампутацию. Оставили меня без кучка хлеба! Не понятно, как мне теперь в поездах петь, выпрашивая милостыню.

— Да ладно, наставишь рога какому нибудь джигиту, прихватят тебя на горячем, вот ножки то тебе и повырывают, прямо из жопы! — оскалился Рычагов, — Я тебе тогда специальную тележку подарю!

— Вот не сомневался я в настоящей мужской дружбе!

Они остановились у штабеля ящиков, закурили. Дым лениво потянулся в серое небо.

— Слушай, — сказал Рычагов, выпуская дым, — у меня нехорошее чувство. Китайцы где-то текут и сильно. Слишком уж часто нас японцы встречают там, где надо. И на подходе, и над самой целью. Случайности так не складываются.

Лёха кивнул, затянулся и тихо ответил:

— Тоже так думаю. Вряд ли небо само им письма шлёт. Либо кто-то болтает лишнее, либо где-то тут под носом крыса сидит.

— Сейчас всё планирование стараемся держать в тайне, — согласно кивнул и продолжил Рычагов. — Разрабатываем несколько вариантов сразу, а окончательный показываем только перед вылетом. Штурманам карты так вообще выкладываем прямо на взлётке, на крыльях и там же инструктаж проводим. Так безопаснее.

Лёха снова кивнул. Оба молчали, слушая, как где-то вдали стучит молоток и ругается механик.

Рычагов вздохнул, понизил голос ещё сильнее:

— Недавно китайцы тут отловили подносчика канистр… ну, считай грузчика на аэродроме. Этот гад фонариком японцам сигналы подавал.

Лёху передёрнуло, он сморщился:

— Вот сволочь! Ну и что?

— Да что… по китайской традиции подвесили его вниз головой и вспороли живот. — Глухо ответил Рычагов, сплюнул и отвёл взгляд.

Лёху чуть не вывернуло, он мотнул головой, будто хотел прогнать жуткую картинку.

Рычагов криво усмехнулся, голос у него остался таким же спокойным, но во взгляде заблестели смешливые искры и он ткнул Лёху локтем:

— Да и твоя эта Маша… Лёха, ты, во-первых, сам понимаешь, что хоть и Герой, но как напишут на тебя в известный отдел за связь с белогвардейцами — мама не горюй! Чего тебе только тогда не привесят. А если она на белых работает⁈ Лучше бы ты себе китаяночку нашёл! Вон они в очередь стоят и на всё согласные!

— Паша! — вскинулся Лёха. — Я похож на идиота⁈

— Очень похож, если честно! — расхохотался Рычагов.

— Ну на каких белых она работает? Где они, эти… фиолетовые! — махнул рукой Лёха. — Да и потом, я с ней о полётах не говорю!

Рычагов посерьёзнел, но в глазах всё равно плясала смешинка:

— Ладно, герой, держись. Мне можешь не оправдываться про своё развратное поведение! А вот наш комиссар, товарищ Рытов, очень жаждет встречи с тобой, пропесочить тебя собирается.

— Вот теперь ты меня точно обрадовал, — буркнул Лёха.

— Есть идея озвучить несколько разных направлений и посмотреть где нас ждать будут. Тебе Шанхай выпал. Извини, но сегодня расскажи при случае Маше, что вы на Шанхай собираетесь!

Они переглянулись, усмехнулись оба, и напряжение будто рассеялось. Но Лёха чувствовал, что разговор только начинается, и впереди его ждёт не только небо, но и земля — со всеми её злыми комиссарами и ревнивыми взглядами.

Февраль 1938 года. Аэродром — центр города Ханькоу .

С аэродрома они возвращались налегке, в полурасслабленном виде, не торопясь. День клонился к вечеру, и сырой мартовский воздух висел над Ханькоу тяжелой пеленой. С реки тянуло холодной влажностью, мостовая блестела после недавнего дождя, а в воздухе стояла пыль вперемешку с дымкой — казалось, весь город выдохнул и замер в ожидании новых налётов.

— Сырость и пыль — вот весь Китай, — буркнул Хватов, подтягивая воротник шинели.

От аэродрома дорога лежала через базарные ряды. Ханькоу гудел своим привычным хаосом: с набережной доносились гудки пароходов, по мостовой дребезжали колеса рикш, а с уличных лотков тянуло сразу всем — жареным чесноком, рыбой, кислым пивом и сладким тростником.

У лавок сидели торговцы в застиранных халатах, встречая каждого посетителя чашкой зелёного чая. Хватов кивнул одному, сделал глоток и скривился:

— Как трава и есть. Нашей скотине и то жалко было бы.

— К зеленому привыкать надо, — хмыкнул Лёха, тоже получив из рук торговца пиалку с чаем. — Вон, давай лучше тростника возьмём.

Тут же подбежал торговец с корзиной, мачете щёлкнуло — и длинная палка сахарного тростника рассыпалась на куски. Лёха сунул волокнистую щепку в рот и заулыбался, когда хлынул сладкий сок.

— М-м-м… Вот это понимаю, вот это ничего!— одобрил Саша Хватов, — Водки бы к нему ещё. — протянул он с улыбкой.

— Водки… — мечтательно попробовал это слово Лёха на вкус. — А что, идея, подкупающая своей новизной! Давай по пятьдесят грамм, вот на углу рюмочная стоит.

Дальше дорога вывела не обошедшихся одной рюмочкой товарищей к набережной. Там тянулись особняки с решётками на окнах, европейские рестораны, вывески на английском и французском. Вечерний туман стелился по Янцзы, гудели пароходы, а полицейские в пробковых касках лениво прохаживались вдоль улицы, словно хозяева жизни. Всё было чисто и чинно, как в кино: блеск зеркал в парикмахерских, дамы в шляпках, джентльмены в белых костюмах.

— Глянь, как у них тут, — сказал Хватов, — хоть кино снимай.

— Ага, — отозвался Лёха. — Что любопытно, японцы сюда бомбы не кидают. Господа видимо тут слишком дорогие живут.

— Вот тебе и социалистический интернационал, — буркнул Хватов, кивнув на вывеску «Военный и статский портной Ли Си Цинь». Русские буквы красовались прямо над китайскими иероглифами, и сочетание выглядело так, будто шутку специально повесили на фасад. — Портной, мать его, военный и статский…

Лёха хмыкнул, почесал щеку, на которой за день осела рыжеватая пыль:

— А давай ему мелом снизу припишем: «для духовных лиц и для каторжан»?

— Пошил бы он нам по паре штанов, — продолжил Хватов, — Тогда и посмотрели бы, что за «статский».

Но стоило свернуть ближе к вокзалу, картина изменилась. Разрушенные дома, обугленные балки, кирпичная крошка под ногами. Женщины с детьми сидели прямо на тротуарах, завернувшись в тряпьё. Воздух был тяжёлым, пропитанным гарью и йодом, и от этой смеси мороз бежал по коже сильнее, чем от мартовского холода.

Хватов остановился, глухо сказал: