Заморыш (СИ) - Шимохин Дмитрий

Социальный лифт во всем великолепии. Только едет он, сука, не вверх, в роскошные кабинеты, а вниз — прямиком в преисподнюю, в подвалы и могилы.

Ну ничего. В аду мы тоже обустроимся. С комфортом. Плавали, знаем. Главное — чертей правильно построить, вилы отобрать, котлы с****ть и им потом обратно втридорога продать.

Я допил остывающую бурду, чувствуя на зубах скрип песка. Над головой, заставив дребезжать воздух, взорвался свистком паровик. Железный монстр звал рабочх к станкам, но для нас этот призыв звучал как изощренная издевка.

Кремень с тоской пнул носком сапога туго набитый мешок. Свинец внутри отозвался глухим звуком.

— Ой, ты ж… Опять эту тяжесть на горбу тащить? — простонал Кремень, скривившись так, словно у него уже отстегнулась поясница. — До Лиговки верст пять шлемдать. Плечи отсохнут к чертям собачьим. Буду при деньгах, но буквой «зю».

Я кивнул на ходивший ходуном настил, откуда на нас сыпалась труха:

— А на кой черт копыта убивать? Вон карета казенная идет. Может, подкинет в город?

Кремень сдвинул фуражку на лоб и грязной пятерней почесал затылок.

— На паровике-то оно, конечно, барство… Да только проводники там лютые, хуже цепных псов. Заметят нас — на ходу скинут, потом костей не соберешь.

В этот момент гудок наверху сменил тональность. Вместо обычного однотонного воя раздался залихватский, хулиганский перелив: трижды короткие гудки, затем один с простуженной хрипотцой — длинный.

Лицо Кремня, только что выражавшее вселенскую скорбь, вдруг просветлело, как у протертой спиртом иконы.

— Хотя… Слышь, как сипит? — Пахан растянул губы в щербатой улыбке. — Если там сегодня за рычагом Пров — а по гудку, зуб даю, это он, — то поговорить можно.

— Что за Пров? — уточнил я, уже прикидывая, какие тут тарифы на грузоперевозки.

— Машинист местный. Мужик он с пониманием, — уверенно заявил Кремень. — С ним и поговорить можно. Ему хоть черта лысого в тендерной посади, лишь бы налили. Долетим как баре!

— Ну, раз с пониманием… — Я выпрямился.

«Братцы» похватали мешки. Свинцовая ноша тянула к земле. Кряхтя и спотыкаясь, мы выволокли мешки наверх, к блестящим рельсам узкоколейки. Три, а то и четыре пуда веса. Да, если переть это на горбу, устали бы и добрались хорошо если к обеду.

Машина стояла на запасном пути, у водокачки, тяжело и ритмично дыша, словно загнанный зверь. Вблизи этот агрегат выглядел еще страшнее, чем из-под моста. Маленький, коренастый паровоз «Коломенка», зашитый в угловатый железный короб, пыхал дымом и шипел стравливаемым паром.

Из бокового окна будки высовывалась голова. Если бы не белки глаз и влажно блестящие зубы, её можно было бы принять за кусок угля.

— Дядя Пров! — гаркнул снизу Кремень, придерживая одной рукой ношу, а второй сбивая фуражку. — Здорово!

Машинист медленно повернул голову. Глаза его, красные от угольной пыли, сощурились.

— А, Кремень… — Голос у него был как скрежет колеса на повороте. — Живой, шельма? Кого это ты с собой притащил?

И он кивнул на меня.

— Это свои. Наша гамля! — весело выкрикнул Кремень.

— А что в мешках? Ежели краденое — идите лесом. Мне проблемы не нужны, я честный человек.

Он потянулся к рычагу, явно собираясь дать свисток и тронуться. Ситуация висела на волоске. Сивый, увидев черного, как черт, машиниста и огнедышащую топку, попятился и перекрестился.

Пришлось мне выступить вперед, мягко оттесняя Кремня.

— Не краденое, дядя. С-под земли добытое. Все честно! — стараясь перекричать шипение пара, заявил я.

Кремень тем временем залез за пазуху и достал сверток. Развернул тряпицу, и в сером утреннем свете блеснула золотистая чешуя.

— А это тебе, Пров Силыч. Свежак, на ольхе копченый, еще теплый. Лещ — во! Аж жир течет!

Ноздри машиниста дрогнули. Ветер донес до него аромат дымка и рыбы, перебив серную вонь угольного дыма.

— Мы и с углем подмогли бы, — тут же добавил Кремень, почуяв слабину. — Ребята мои двужильные! Чтобы тебе, Пров Силыч, спину лишний раз не сгибать!

Машинист хмыкнул, вытирая руки промасленной ветошью. Предложение даровой силы ему понравилось даже больше леща — кочегара у него не было, крутился в одиночку, а спина — она, как известно, не казенная и не железная.

— Ладно, — сказал он наконец, признавая нас за своих. — Подброшу до города. Только не суетитесь, стойте пока. Мне воду набрать надо, баки сухие. Сейчас зальемся и поедем взад.

Он протянул черную лапу, сграбастал рыбу и исчез в недрах кабины. Паровоз, сердито шикнув паром, медленно, со скрипом прополз десяток метров вперед и замер точно под нависшим брезентовым хоботом водокачки.

Пров ловко, по-обезьяньи, вскарабкался на боковой железный ящик и с грохотом откинул крышку люка.

Полилась вода. С шумом, бульканьем и брызгами она хлынула в недра железных коробов, опоясывающих котел.

— В танки льет, — со знанием дела объяснил Кремень Сивому, смотревшему на все это, раскрыв рот. — Это танк-паровоз. Вода у него с собой, по бокам, чтобы пореже заливать.

Когда вода потекла через край, Пров перекрыл вентиль и гаркнул:

— Всё! Напоили кормилицу! Ну что, вшивая команда, сигайте в тендер, на уголь. Только быстро! И чтоб тихо мне там, как мыши под веником.

Мы начали закидывать мешки через высокий железный борт. Железо лязгало. Сивый, закидывая последний мешок, поднатужился так, что, казалось, лопнут штаны, а потом сам кулем свалился на кучу угля. Следом запрыгнули мы.

Внутри было тесно, как в бане по-черному, и так же жарко. Но это был не банный, влажный дух, а сухой, испепеляющий зной. Остро и пряно пахло пропитавшим дощатый пол машинным маслом, угольной пылью и крепким самосадом.

Пров Пантелеев устроился на откидном сиденье с правой стороны, положив руку на длинный, отполированный ладонью рычаг регулятора. В зубах у него дымилась кривая, слюнявая самокрутка — «козья ножка».

— Ну, орлы, — вальяжно протянул он, выдыхая в закопченный потолок клубы вонючего дыма. — Кто там хвалился силой? Давай к лопате. Пар падает, кормить чуду-юду надобно!

Первым пошел Сивый. Он, привыкший к крестьянскому труду, уверенно схватил совковую лопату, зачерпнул блестящий уголь.

Пров лениво, не вставая с места, пнул сломанным сапогом педаль рычажного механизма шуровки.

Лязг!

Круглая чугунная дверца топки распахнулась на две половинки.

В полумрак будки, выжигая кислород, вырвался слепящий, бело-желтый свет. Жар ударил в лицо так, что у меня, казалось, затрещали брови, кожа мгновенно стянулась. Гудение огня заглушило перестук колес.

— Кидай! — командовал машинист, стряхивая пепел на пол. — В дальний угол сыпь, там прогорело!

Сивый, щурясь от нестерпимого света, метнул уголь в огненное жерло.

— Мало! — прикрикнул Пров, входя в роль начальника. — Подбавь еще! Веером кидай, чтобы легло ровно! Ищщо подбавь! Не жалей угля, он казенный!

Шварк! Шварк! Уголь летел в топку, пожираемый пламенем.

Бах! Пров убрал ногу с педали, и зажимы топки захлопнулись, отсекая адский жар.

Пока Сивый переводил дух, я огляделся. Кабина, несмотря на грязь, завораживала. Перед носом машиниста, в медных, начищенных оправах, два больших манометра. Стрелки плясали от тряски, но упрямо ползли вверх, к красной черте. Вдоль котла змеились трубки, блестели латунные вентили, а в толстой стеклянной трубке — «водомерке» — плескалась мутная вода, демонстрируя уровень уровня жизни котла.

Паровоз тронулся с рывком, от которого мы едва устояли на ногах. Состав набирал ход, и качка стала немилосердной. Нас буквально швыряло от борта к борту. Мимо проносились мрачные, закопченные кирпичные стены фабрик, бесконечные серые заборы, редкие деревья с почерневшими листьями. Мы обгоняли пешеходов и ломовых извозчиков, которые тащились по тракту. Многие, видя наш «поезд», вставали и брали лошадь в поводу: видно, боялись, что животное «понесет».

— Смена! — гаркнул через пять минут Пров, носом, как дракон, выпуская мощные струи махорочного дыма. — Следующий!