Переезд (СИ) - Волков Тим

Значит, каким-то образом поняли, что установлена слежка.

Перед взором всплыло лицо Бороды — искаженное злобой и поражением. Картина его поимки теперь казалась неестественно театральной. Все сошлось слишком уж гладко. Как-то быстро его словили. Понятно, что Борода был ослеплен завистью. Но ведь в том-то и дело, что он в этом случае — идеальный кандидат в козлы отпущения. А все похоже на то, что Бороду просто подставили. Отвлекающий маневр.

Поимка Бороды была не победой. Она была… тактическим ходом противника. Ярким, шумным спектаклем, устроенным для того, чтобы у условных Иванова и Семашко создалось ощущение решенной проблемы. Мол, вредитель пойман, угроза ликвидирована, можно выдохнуть.

А что делают, когда враг пойман? Расслабляются. Снижают бдительность.

Именно в этот момент и должен был последовать настоящий, сокрушительный удар. Тот самый, для которого и готовились эти ракеты.

Ледяная волна прокатилась по спине доктора. Он подошел к столу и налил себе стакан воды. Рука дрожала.

Если Борода был «стрелочником», пусть и сам этого не понимающий, то где же настоящий диверсант? Тот, кто обладает куда большими полномочиями, доступом и терпением?

На этот вопрос предстояло найти ответ. И как можно скорее.

Чтобы хоть как-то отвлечься от серых мыслей, Иван Павлович решил пройтись по цехам. Люди, что тут работали, уже сами руководили процессом — схватывали все на лету, — но иногда все же приходилось немного поправлять их и давать, пусть и не значительные, но все же рекомендации.

В цеху царила непривычная тишина, нарушаемая лишь ровным гудением ферментаторов и размеренным постукиванием насосов. Привычный кисловатый запах питательных сред и спирта ударил в нос. Иван Павлович прошел по главному залу, свернул на склад.

На длинном столе, застеленном стерильной простыней, стояли двадцать склянок из темного стекла. В них — густая, маслянистая жидкость желтовато-коричневого цвета. Первая промышленная партия пенициллина. Понадобилось некоторое время, чтобы очистить все оборудование от черной плесени Бороды и вновь запустить процесс. Но труды того стоило — лекарство получено.

Рядом со столом крутился кто-то, разглядывая склянки.

— Николай Александрович⁈ — удивился Иван Павлович, увидев Семашко. — Вы здесь?

— Ну, — кивнул тот, не поворачиваясь, с интересом разглядывая лекарство.

— Меня просто не предупредили…

— Да бросьте вы этот бюрократизм! Предупредили, не предупредили… Мы все свои. И общим делом занимаемся. Вот, после совещания выдалась минутка — решил заглянуть. Еще бы — такое дело делаем! Прорывное! Тут самому интересно.

Николай Александрович повернулся, сняв пенсне, тщательно протер стекла платком. Его лицо, обычно собранное и энергичное, сейчас выражало почти отцовскую нежность. Он взял одну из склянок, поднес к свету.

— Вот он, — его голос прозвучал непривычно тихо, почти благоговейно. — Фундамент новой медицины. Не в пробирке, не в лабораторном журнале. Вот. В руках. Иван Павлович, вы и ваша команда совершили чудо. Научное, административное, человеческое. Я не ошибся в вас. Будет время — нужно журналистов пригласить. Что скажете? Пусть статью напишут. Или даже серию статей!

— Журналистов? Да рановато как-то… Это только начало, Николай Александрович, — ответил доктор чуть смущенно. — Биологический выход еще низок, процесс очистки требует доработки. Но да, он работает. Завтра партия отправится в Боткинскую больницу, в септическое отделение.

— И мы с вами поедем, — твердо сказал Семашко, бережно поставив склянку на место. — Увидим все своими глазами. От истории — к клинической практике. Один шаг. И фотографа пригласим — если журналистов не хочешь. Пусть хоть запечатлеет на фотокарточку историческое событие. И в газеты! Ну чего ты такой скромный? Пусть знают! А само лекарство… Вся эта партия, — он кивнул в сторону стола, — будет отправлена под усиленной охраной. Враги не получат ни грамма. Ни штамма, ни технологии.

— Николай Александрович, я понимаю вашу логику. Но вы не совсем правы.

Семашко удивленно поднял бровь.

— В каком смысле? Фотографировать не нужно? Наверно, ты прав. Чтобы по фото враг тоже не смог восстановить технологию. Тут ты прав.

— Я не об этом.

— А о чем же тогда?

Иван Павлович немного замялся, но все же сказал:

— Как только будут готовы итоговые отчеты об успешных клинических испытаниях, рецепт производства пенициллина, все технологические регламенты и эти самые отчеты… нужно будет опубликовать.

Семашко округлил глаза.

— Повтори.

— Опубликовать. Во всех ведущих медицинских журналах мира. Разослать в университеты, академии. Передать по телеграфу в «Ланцет», в «Нью-Йорк Таймс», куда угодно. Сделать достоянием гласности.

Комната погрузилась в гробовую тишину. Семашко смотрел на него, словно видел впервые.

— Ты… ты понимаешь, что говоришь? — наконец выдавил он. — После всего, что мы прошли? Украденные штаммы, диверсии, покушения на тебя лично! Мы создали стратегическое оружие! Оружие против смерти! И ты предлагаешь… просто раздать его? Немцам? Англичанам? Всем, кто сегодня пытается нас уничтожить? Зачем⁈

Иван Павлович сделал шаг вперед.

— Затем, Николай Александрович, что простые люди не должны умирать из-за политических игр государств. Солдат в окопах, девушки в родах, рабочих на фабриках — по обе стороны фронта. Они все имеют право на жизни. И пенициллин — это не оружие. Это лекарство. Оно должно принадлежать человечеству.

— Идиализм! — резко отрезал Семашко, ударив ладонью по столу. — Прекраснодушная, опасная утопия! Ты думаешь, они скажут нам «спасибо»? Нет! Они запатентуют твой метод у себя и будут продавать его нам же за золото, когда мы будем в нем нуждаться! Они используют его, чтобы спасать своих солдат, которые будут убивать наших!

— Они не успеют, — парировал Иван Павлович. — Публикация — это и есть наш приоритет. Первенство в изобретении уже не отнять у России. Это вопрос научного и исторического престижа, который важнее сиюминутной тактической выгоды. А что касается того, чтобы они использовали его против нас… Послушайте, Николай Александрович. Я врач. Я давал клятву. И я глубоко убежден, что бороться с тифом, гангреной и сепсисом — важнее, чем бороться с условными «ними». Болезнь — вот главный враг. Общий для всех.

Семашко отвернулся и прошелся по кабинету. Его сгорбленная спина выдавала колоссальное внутреннее напряжение.

— Ты предлагаешь играть ва-банк, Иван Павлович, — тихо проговорил он. — Поставить на кон наше главное технологическое преимущество в этой войне. Ради… человечности.

— Я предлагаю поступить не как воюющая сторона, а как цивилизация, — так же тихо ответил доктор. — Мы можем стать теми, кто подарил миру спасение, а не теми, кто его запатентовал. В долгосрочной перспективе это принесет куда больше дивидендов. И уважения. И, в конечном счете, жизней.

Семашко обернулся. Его взгляд был тяжелым, изучающим.

— А если Политбюро не согласится? Если скажут, что это предательство интересов революции?

— Тогда скажите им, что это — высший интерес революции, — не моргнув глазом, ответил Иван Павлович. — Революция, которая несет миру не только новую политику, но и новую медицину, новую науку, новую этику. Которая думает о благе всех трудящихся, а не только своих. Разве не в этом наша идея? И эту идею несем мы, а не они.

Семашко молчал еще с минуту, глядя в пустоту. Потом его плечи чуть распрямились. Он медленно кивнул.

— Чертов идеалист, — произнес он беззлобно. — Опасный мечтатель. — Он подошел к столу, глянул на пробирки. — Но, черт побери… ты возможно и прав. Первенство — наше. Секрет все равно не удержать — шпионы не дремлют. А вот громкая, красивая акция… Подарок миру от молодой Советской республики. Это… это по-большевистки.

Он хмыкнул, и в его глазах вновь появился знакомый огонек.

— Ладно. Готовь свои отчеты. Как только получим подтверждения из больниц, я сам понесу их в Совнарком. Будем пробивать. Но имей в виду, — он указал на Ивана Павловичу пальцем, — если нас за это распнут, первым на крест пойдешь ты.