Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей
Нищий ощерился, показал мелкие зубы — и исчез в арке тем же серым всплеском, как и выскочил.
— Запомни! — бросила она в пустую арку. — Лёшенька не промахивается!
Дышать стало легко. Пальто на плечах вдруг оказалось чрезвычайно тёплым. Надо бы рассказать Лёхе… И купить новые чулки — эти уже не спасти. Маша, чуть не плача, рассматривала свои ноги. Какая жалость. Мысли её поскакали в новом направлении.
Февраль 1938 года. Департамент разведки японской императорской армии, город Нанкин .
Пару часов спустя телеграфный ключ застучал в углу лавки на базаре Ханькоу. Короткая радиограмма улетела в эфир, и в центре радиосвязи в Нанкине шифровальщики привычно подняли головы и переписали точки и тире в иероглифы. Кто-то хмуро записал их на бланк, другой проверил подпись и, не произнеся ни слова, передал дальше по цепочке. Бумага скользнула из рук в руки, побывала у дежурного офицера, у дежурного начальника отдела и к утру легла на зелёное сукно стола начальника разведки.
Тот читал медленно, словно смакуя каждую строчку. Потом аккуратно отложил лист, откинулся на спинку стула и задумался. Несколько долгих минут комната наполнилась только тиканьем настольных часов и приглушённым шумом за окном. Наконец он поднялся, подошёл к стене с картой, прищурился, отыскал знакомые названия.
Потом он аккуратно развёл ножки циркуля, отмерил точки на карте, и, не торопясь, приложил его к шкале масштаба, считав получившееся расстояние.
— Хм… — выдохнул он, уголком губ тронув улыбку. — Китайские идиоты. Восемьсот километров. Но получается исключительно красиво. И в случае чего мы же предупреждали.
Он вернулся к столу, нажал на кнопку вызова. Через несколько секунд появился адъютант.
— Передайте это сообщение в штаб разведки флота, — сказал начальник тихо, вызвав искреннее удивление у подчинённого самим фактом сотрудничества армии с флотом. Но уже через несколько секунд лицо адъютанта снова ничего не выражало.
Бумага снова пошла по рукам — теперь уже в сторону моря.
В Нанкине радисты армии, недовольно переглянувшись, загнали текст в шифровальную машину. Телеграфный ключ снова застучал, и радиограмма ушла в эфир.
Февраль 1938 года. Департамент разведки японского императорского флота, город Шанхай.
К утру в Шанхае, в штабе флота, дежурные шифровальщики принимали чужой поток сигналов. Сухопутный код был им непривычен и вызывал искреннее раздражение. Бумага с рядами иероглифов снова легла теперь уже на стол офицера связи, и он, хмурясь, понёс её дальше по инстанции.
Через несколько минут донесение оказалось на столе у начальника оперативного отдела штаба флота. Тот пробежал глазами строки, хмыкнул и бросил в сторону:
— Сухопутные идиоты… Тысяча пятьсот километров! Так и отстучите в порт: по данным армии планируется налёт на вашу базу. Можете ещё от нас добавить — инопланетян!
Февраль 1938 года. Аэродром около города Феньхуя, почти у побережья Восточно-Китайского моря.
Ранним утром аэродром Фэнхуя утопал в сыром тумане. Одинокий бомбардировщик с «солнышком» гоминьдана и странным флагом у хвоста — алые серп и молот на белом фоне над синей полосой — медленно выкатившись на полосу, натужно пошёл в разбег. Под крыльями нелепо болтались две длинные, тяжёлые трубы. Моторы взревели в оглушительном вое, колёса застучали по утрамбованному грунту, пыль завихрилась клубами, провожая машину, которая, казалось, упрямо не хотела отрываться от земли. Но вот рывок — и бомбардировщик, тяжело ревя моторами, сорвался и исчез сером зимнем небе.
Глава 18
«Огне…опа…»
Начало марта 1938 года. Восточно-Китайское море, между портами Нагасаки и Шанхай.
Эсминец «Сараюки», спущенный на воду десять лет назад, стараниями командира и команды находился в идеальном состоянии и всё ещё мог считаться гордость Императорского флота. Он вышел из бухты Нагасаки, осторожно прибавив ход, словно и сам ещё прислушивался к звукам недавнего бедствия. Взрыв, сотрясший порт позавчера, экипаж наблюдал издали — корабль тогда находился в ближнем дозоре и болтался в море на расстоянии пяти миль от берега. Оттуда всё выглядело как огромный огненный гриб над холмами и низкий гул, от которого задрожали стекла рубки.
Повезло, — думал командир эсминца «кайгун шиза» Кобаяси, чьё звание в русской классификации скорее бы соответствовало капитан-лейтенанту.
Они не стояли в гавани, не дышали гарью, не таскали на носилках обгоревших людей, да и начальственное внимание, налетевшее на трагедию, как огромная стая чёрных ворон, свалилось не на их палубу.
Теперь же, приняв вечером на борт группу офицеров морской разведки, они получили приказ срочно доставить их в Шанхай. Общение с разведчиками само по себе не сулило неприятностей, и по сравнению с тем, что творилось в Нагасаки, это выглядело почти отдыхом.
Корабль споро шёл в темноте, взрезая форштевенем ночную воду. Машины гудели ровно, над палубой пахло морской солью, ветер сносил дым за корму, на вахте мерцали огоньки сигнальных фонарей.
Курс — прямо на Шанхай.
Начало марта 1938 года. Аэродром Ханькоу, основная авиабаза советских «добровольцев».
Ху Яо сидел, втянув голову в плечи, и чувствовал себя так, словно его только что публично оплевали. Он честно сделал всё, как полагалось. Услышал разговор в штабе — донёс. Отметил, что основную массу истребителей перебрасывают в Наньчан, а значит и временная столица, и аэродром в Ханькоу почти без прикрытия остаются. Даже видел своими глазами, как они уходили в воздух клином, оставляя за собой дымные полосы.
Он не соврал. Он сообщил, что видел. Он доложил вовремя.
А потом оказалось, что истребители вовсе не ушли — они прятались в засаде. Где-то в полях, на запасных площадках. И когда японские бомбардировщики зашли на город, воздух вдруг взорвался от рёва моторов и трассирующих линий. Завязалась такая драка, что небо потемнело от огня. Японцы потеряли с десяток машин.
Теперь резидент, наверняка получивший изрядную дыню в зад от начальства, срывался на нём. Кричал так, словно Ху Яо был не офицером, а дворовым мальчишкой, пойманным за подглядыванием в женской бане. Слова били как плети: «Идиот! Лгун! Предатель!»
И самое поганое — денег ему не дали. Ни йены. За донесение, за его «верную службу» — пусто. Ни монеты, ни даже серебряного доллара. Будто он даром тут горбатился, шёл на риск, сливал сведения. Он вышел из комнаты, как оплёванный, и в карманах звенела только пустота.
И ещё в глубине души холодком росло другое чувство — русские. Это они. Только русские могли так обставить дело, что всё выглядело как предательство. Они явно знали, что информация утечёт. Может, даже специально организовали.
Ху Яо сжал кулаки. Внутри поднималась злость — на резидента, на японцев, на русских, которые его явно подставили, и больше всего на себя. Потому что теперь он выглядел не только дураком и неудачником, но ещё и нищим дураком.
Начало марта 1938 года. Восточно-Китайское море, между портами Нагасаки и Шанхай.
Эсминец ВМС Японии «Сараюки» шёл сквозь ночь полным ходом, форштевень резал чёрную воду, оставляя за собой переливающуюся пену, когда вдруг под кормой что-то гулко рвануло, будто корпус наскочил на каменную глыбу. Палуба содрогнулась, корма подпрыгнула, и через миг весь корабль затрясся в бешеной дрожи.
Снизу донёсся оглушительный скрежет — винт зацепил нечто тяжёлое, металлическое. В машинном отделении всё пошло раздрай. Валы стали бешено биться, стрелки давления мигом подпрыгнули в красную зону, с полок попадали инструменты, люди схватились за переборки, кто-то закричал.
