Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Полковник махнул удостоверением перед вахтёром и, миновав нескончаемый лабиринт коридоров, провёл Лёху в приличных размеров приёмную, усадил на край жёсткого дивана и велел подождать. В чёрной флотской шинели геройский морской лётчик сразу стал бросаться в глаза, как черная ворона среди стаи чаек. Несколько, видимо, политработников — у каждого по две-три шпалы в петлицах, у одного даже с ромбами — принялись с подозрением и откровенной неприязнью разглядывать его нарукавные полоски. Решив, что это политическое и непримено важное начальство, Лёха придал своему лице доброжелательный и идиотски-восторженный вид. Он не рискнул гадать, какие именно вокруг комиссары, с обилием местных званий он до сих плавал.

Один из обитателей приёмной — с парой прямоугольничков в петлицах (соответственно, полковник, решил Лёха), с толстой кожаной папкой под мышкой — остановился напротив и, нарочито добродушно улыбаясь, спросил:

— Это какое же у вас звание, товарищ моряк?

— Капитан, — просто ответил Лёха, и в глазах посетителей промелькнула лёгкая насмешка с пренебрежением и не пониманием.

В приёмной было жарко, и адъютант предложил товарищу попаданцу снять шинель. Лёха расстегнул ряд пуговиц с якорями и, развернулся лицом к переду и к лесу задом, повесил её на вешалку. Снова явив обществу свой лик, наш попаданец с удивлением заметил, как замерло шокированное политическое общество. Разговоры тут же смолкли, а неприязнь моментально переквалифицировалась в тихую зависть. На чёрном кителе поблёскивали орден Ленина и две Красные Звезды.

— И где же вы столько подвигов натворить успели? — уже заметно тише поинтересовался тот самый с кожаной папкой. — Сколько вражеских линкоров утопили?

— Утопил-то всего один, второй лишь повредить сумел, — улыбнулся Лёха, вызвав полную оторопь у присутствующих.

— Не стыдно над старшими шутить? — почти шёпотом произнёс владелец папки, выразив всеобщее отношение к таким самозванцам, и поджал губы.

Ожидание растянулось на шестьдесят, а то и на все восемьдесят минут — хватило, чтобы выучить пятна на линолеуме и трижды победить зевоту. Наконец в коридоре процокали уверенные шаги, дверь распахнулась, и в приёмную вступил мордастый, крепкий мужик в форме РККА, аж с четырьмя ромбами, чем-то похожий на молодого Брежнева, заставив вскочить и почтительно замереть всех присутствующих.

А следом… следом в дверь протиснулся давний Лёхин знакомец. Комиссар Кишиненко сиял отполированной лысиной и парой орденов на груди и глядел на Лёху своим привычным, слегка укоризненным взглядом заслуженного деятеля словесного фронта.

Мордастый молча скользнул глазами по орденам на груди нашего героя, коротко кивнул и, обернувшись к Кишиненко, произнёс:

— Это и есть твой крестник? Ну надо же, орденов больше, чем у меня! — и, махнув рукой, за мной, прошёл в кабинет.

Лёха, решив, раньше сядешь — раньше выйдешь, не теряя времени, последовал в кильватер за мордастым, сумев оттереть даже самого Кишиненко, к явному неодобрению комиссаров разного ранга.

Декабрь 1937 года. Редакция газеты «Комсомольская Правда» , город Москва.

Сцена соединения любящих сердец, как водится, вышла с юмором и с блеском — в буквальном смысле этих слов. Выяснив точное время окончания работы издательства, бравый лётчик от мореманов не терял ни минуты. Проинвестировав пятнадцать копеек и начистив штиблеты до зеркального блеска, он отряхнул китель от несуществующих пылинок и решительно шагнул в холл здания издательства «Комсомольская Правда». Минут через пятнадцать, когда вахтер начал уже подозрительно коситься на бравого моряка, он выловил из спускающейся женской стайки журналисток свою рыжее сокровище, подхватил её на руки и, не дав опомниться, закрутил вокруг себя прямо посреди холла.

— Лёша! Дурак, поставь меня аккуратно на пол! — раздалось между радостным и громким визгом, полным восторга и энтузиазма. — Ты уже своим хозяйством мне всё платье между ног почти в попу затолкал! — значительно тише добавила рыжая, делая страшные глаза нашему орденоносцу.

А Лёха радостно захохотал, и, как ни в чём не бывало, опустил девушку на пол, не забыв шепнуть на ухо:

— Это не я. Это он сам тебя решил поприветствовать в любимой форме.

Рыжее сокровище фыркнуло, встало на носочки и звонко чмокнуло геройского лётчика в губы. Затем прошептало:

— Я сейчас, только родителя предупрежу, — развернулось и с важным видом удалилось к подружкам в сторону монструозного телефона на вахте, оставив за собой аромат духов и след нарастающего напряжения где-то глубоко в брюках бравого лётчика…

Декабрь 1937 года. Политуправление РККА , город Москва.

— Капитан Хренов, прибыл по вашему приказанию.

Мордастый неторопливо уселся за стол, так же неторопливо поднял глаза, изучающе и, в общем-то, неодобрительно провёл по Хренову взглядом, будто прикидывал, с какого конца удобнее надкусить. Пальцы постучали по зелёному сукну:

— Смирнов. Начальник Политуправления, — сообщил он с нажимом, не сомневаясь, что Лёха обязан знать такое политначальство в лицо. Помолчал ровно столько, чтобы пауза стала самостоятельной единицей измерения важности, и добавил уже громче, с аккуратным триумфом в голосе: — а теперь ещё и командующий ВМФ. Решение принято. Через несколько дней вступаю в должность.

Он качнул подбородком и пошёл вещать привычным строевым тоном:

— Развели, понимаешь, антимонию на флоте. Троцкизм сплошной процветает. Калёным железом… Всё самому приходится! Флот будет политически чист. Сам товарищ Сталин лично выразился. На особом контроле стоит. Враги революции обязаны разоружиться перед флотским пролетариатом. Любое сомнение, это как кингстоны: чуть приоткрыл — и весь корабль враз обмочился. А кто не желает разоблачится — того за борт до полного выздоровления, прямиком по Марксу и Ленину. Статистика утонувших у нас не предусматривается.

Лёха стоял по стойке смирно, выбрав безопасный курс для взгляда: рассматривал портрет друга всех пионеров поверх плеча Смирнова и даже моргал реже, чем маяк в Кронштадте. За спиной кто-то из адъютантов тихо скрипнул дверью, и этот звук оказался самым человечным во всей комнате.

— Вот во время я тут в туалет забежал. Страху натерпелся, конечно, от местных сантехнических систем. А то так от страха испортишь воздух в комнате — и прямиком к калёным щипцам отъедешь, — не политкорректно думал наш герой, представляя, как бы менялся портрет вождя, не успевшего забежать в комнату уединения перед такой пламенной речью.

Смирнов закончил, как заканчивают митинги, — внезапно.

— Молодец, Кишиненко. Рассмотрел я смотрю хороший кадр. Политически он конечно слабоват ещё, но ничего, подкуём его! Калёной кочергой! — начпур заржал собственной шутке. — Будешь думать курсом партии — и летать легче начнётся. Значит так, лётчик Хренов! Есть мнение усилить тобой авиационные части флота на Дальнем Востоке.

Опля… Лёха на секунду выпал в осадок. Он, конечно, понимал: место службы не выбирают, красного военлёта могут отправить куда угодно — хоть сторожить медведей на Новую Землю, хоть считать сусликов в Туркестан, хоть красить в цвета флага самый край карты, — но как-то не думал, что это так непосредственно коснётся именно его. Мысль неприятно щёлкнула в затылке: приехали, товарищ капитан! Надя меня убьёт! Сначала съест, а потом прибьет!

Мордастый начпур посмотрел на Лёху, покачал головой и вздохнул с деланной укоризной начальника столовой, поймавшего бойца у котла.

— Что-то радости не наблюдаю от оказанного высокого доверия.

Лёха очнулся, кашлянул, собрал лицо в идеологически одобренную улыбку.

— Искренне благодарю за интереснейшее место.

Тут же влез сзади Кишиненко, сияя так, словно лично открыл новый континент:

— Цени нашу заботу. Я его членом в партию вписал. Рекомендацию дам.

Смирнов кивнул, не меняя выражения мясистого лица.