Переезд (СИ) - Волков Тим

Откровенно говоря, Бурдаков был тот еще жук, и настоящий земский доктор Иван Павлович Петров, вполне вероятно, постарался бы не иметь с ним никаких дел, но… Только не Артем!

Бурдаков знал в Совнаркоме все и всех, и буквально о каждом мог рассказать много чего интересного. Однако, язык его развязывался только в изрядном подпитии, коим, Михаил Петрович, надо отдать ему должное, не очень-то часто злоупотреблял. Опасался! Увидят, услышат — донесут. Мало ли кругом доброжелателей?

Вот и сейчас Иван Палыч хорошо понимал, почему Бурдаков зазывал его в заведение. Ушлый совнаркомовский жук Михаил Петрович никому никогда не доверял, даже — доктору. Не доверял и, естественно, побаивался доноса. С другой стороны, раз уж появилась возможность затянуть в свои сети товарища Петрова — почему бы и нет? Потом ведь можно всегда оправдаться — не один, мол, был, а коллегой. Так… инспектировали.

Да, Бурлаков много чего знал и мог быть полезен.

— Говоришь, совещание? Что ж… можно и зайти. Правда, ненадолго.

— Само собой!

Внутри заведения оказалось довольно уютно и — по крайней мере, пока — никаким развратом не пахло. Все чинно и благородно. Сидели за столиками разномастно одетые люди, ужинали, чуть-чуть выпивали. Не скандалов, ни громких разговоров, ни пьяных — со слезой да надрывом — песен.

Хотя, нет. Песни все-таки были…

Холодно, сыро в окопах

да и в траншеях не мёд.

Смежить нельзя даже око

и начеку пулемёт.

Под аккомпанемент фортепьяно, женщина лет сорока в длинном черном платье и сиреневой шали пела грустный романс из репертуара знаменитой певицы Марии Эмской. Аристократически худое лицо ее, со следами увядающей красоты, выглядело серьезным и грустным.

Судя по всему, народу такие песни не очень нравились… Вот кто-то подошел к пианисту, сутулому седовласому старику, что-то сказал. Тот кивнул, и заиграл что-то куда более веселое… правда, ненамного.

Очаровательные глазки,

Очаровали вы меня,

В вас много жизни, много ласки,

В вас много страсти и огня…

Певица сориентировалась мгновенно…

— О, Михаил Петрович! Какие люди! — подскочил метрдотель в черном фраке с манишкою. — Прошу-с… Вам, как всегда?

— Да, пожалуй… Изволь, сделай милость.

Все трое уселись за угловой столик. С электричеством были перебои — даже большевики пока еще не смогли победить продолжавшуюся с прошлого февраля «египетскую тьму». В канделябрах ярко горели свечи.

— Ну-с, Иван Палыч… водочки? — Бурдаков потер руки.

Доктор спокойно кивнул:

— Лафитничек, пожалуй, можно. И кофе!

— Ну, так само собой!

И то, и другое принесли быстро. Подали даже соленые огурчики и бутерброды с красной икрой. Правда вот кофе оказался желудевым, а водка не водкою, а махровым самогоном-первачом!

— Ну, за твое здоровье!

Иван Палыч намахнул рюмку, не глядя, и даже не крякнул.

— Вот, сразу видно, что доктор! — искренне восхитился Бурдаков. — Небось, к чистому спирту привык!

Пора уже было кое-что у Михаила Петровича выспросить… Только вот Мэри мешала.

Иван Палыч долго не думал, так и сказал — прямо:

— Миша! Нам бы с тобой поговорить… Недолго.

Бурдаков всегда был сообразительным. Кивнув, ухмыльнулся, взял девчонку за локоток:

— Маруся! Поглазей минут десять в бильярдной. Кто там да что?

— Сделаю, — не говоря больше ни слова, Мэри вышла из-за стола и ушла куда-то за сцену.

— Послушная! — хохотнул Михаил Петрович. — Ну, Иван? Рассказывай, чего хотел.

— Совета. Все по тому же делу.

Доктор пристально посмотрел на собеседника.

— Про машину, про выстрелы? — удивленно переспросил Бурдаков. — Так я ж тебе все сказал уже.

— Не про выстрелы. Про донос, — Иван Палыч понизил голос. — Анонимку, вишь, по начальству на меня прислали.

— Х-ха! — рассмеялся ответственный работник. — Нашел, чего бояться! На меня, знаешь, сколько писали? И ничего.

— Я это письмо Дзержинскому отдал.

Михаил Петрович, налив водку, покивал:

— Ну, эт правильно. Чтоб видели — ты ничего от партии и коллег не таишь! Правильно… Только особо-то не надейся.

— Что, не станут дознание вести? — отхлебнув кофе, доктор непроизвольно поморщился — тот еще вкус!

— А кому там искать-то? — снова захохотал Бурдаков. — У Феликса должностей, как у дурака фантиков, а замы его… Сказал бы я! Одни латыши да литовцы, у них на Москве завязок никаких. Петерс, говорят, не дурак… Но, они там пока друг дружку подсиживают, кто главней, выясняют. Да и сам-то Дзержинский — тоже. Ильича так контрреволюцией запугал, тот бедолага, с оглядкой ходит. Про «Роллс-Ройс», помнишь, я говорил? Так до сих пор не нашли! И не найдут. В том же уголовном сыске… Старых-то сыскарей сдуру поувольняли — и что теперь? Им бы такого, как ваш зареченский Гробовский! Леша бы враз все нашел. И угонщиков, и машину. А эти… нет.

Дзержинский влияет на Ленина, — отметил для себя Иван Палыч. Значит, если что, можно будет использовать и Железного Феликса. Кстати, и о нем было бы неплохо узнать.

— Дзержинский? Плохо выглядит? — хмыкнув, переспросил Михаил Петрович. — Так он же чахоточник, об этом все знают. И на работе допоздна сидит — имитирует бурную деятельность. Нет, в чем-то он человек дельный… но до власти — жадный. Говорю ж, сколько должностей себе набрал. Ну, да — живет анахоретом. Жена у него — без слез не взглянешь, сын не совсем нормальный — в приюте. Но Феликс его навешает, любит…

— А Сталин? — доктор закусил водку бутербродом с икрой. Слава Богу, хоть та оказалась настоящая!

— Иосиф? Он же — Коба… — задумчиво протянул Бурдаков. — Наркомат национальностей. Не, он тебе не поможет, опыта сыскного нет. Скромный такой трудяга… но — себе на уме! В наркомат только проверенных людей стягивает, своих.

Иван Палыч улыбнулся:

— Так, верно, все начальники так.

— Все так хотят, — собеседник поставил на стол опустевшую рюмку и похрустел огурцом. — Все хотят. Но, не все умеют. Сталин — умеет, да. А Феликс — нет.

— Что вы нынче поздно, любезнейший Иван Павлович, — приветствовал чаевничавший на общей кухне Владимир Серафимович, старичок-сосед. — И супруги вашей еще нет.

— Задерживаемся, — улыбнулся доктор. — Сами понимаете — служба.

— Понимаю, понимаю, — сосед покивал и вдруг улыбнулся. — Может, чайку? Правда, сахару нет.

— Чайку? С удовольствием. А сахар у нас еще, кажется, оставался с прошлого пайка… Сейчас гляну. Да! Владимир Серафимович… — доктор оглянулся на пороге. — Картошку на сало не поменяете? Если, конечно, есть…

— На сало? — старичок ненадолго задумался. — На сало — найдется! Правда, вяловатая, но есть можно, ничего.

Анна Львовна, как и предупреждал Бурдаков, явилась нынче поздно. Скрип тормозов служебной автомашины Иван Палыч услыхал под окном лишь часа во втором часу ночи. Накинув на плечи тужурку, поспешно бросился вниз, встречать — бывало, грабили и прямо в родных подъездах…

Супруги встретились на гулкой лестнице:

— Ох, милый… Это ты! А я думала, кто там грохочет?

— Я, я, — обняв, поцеловал жену доктор.

Аннушка, красивая стройненькая блондинка с большими жемчужно-серыми глазами, выглядел сейчас усталой… и чем-то встревоженной. Не шутила, как обычно, не напевала модных мотивов. Просто молча сбросила пальто, да, пройдя в комнату, уселась на диван.

— Чаю? — Иван Палыч присел рядом и обнял супругу за плечи. — Тебя что-то тревожит, милая?

— Да нет, ничего, — рассеянно отозвалась Анна Львовна.

Доктор невесело усмехнулся:

— Но, я же — врач! Я же вижу. Давай-ка, рассказывай все без утайки.

— Да что рассказывать… Вот!

Сняв жакет, Аннушка вытащила из кармана сложенный вчетверо листок, протянула:

— Читай!