Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

— А не еб**нёт? — осторожно спросил Лёха, глядя, как очередной ящик исчезает в чреве его самолёта.

— Не должно! — отозвался один из советских техников, шутливо похлопав ящик по борту.

— Ты главное аккуратнее колёсами землю касайся при приземлении! — хором подтвердили советские техники, командующие китайскими грузчиками, ухмыляясь.

— Хорошо китайцы читать не умеют, а то разбежались бы кто куда!

Март 1938 года. Кабинет Сталина, Кремль, город Москва.

Совещание с руководителями силовых, как сказали бы в будущем, наркоматов подходило к концу. Кабинет Иосифа Виссарионовича был наполнен табачным дымом и напряжением. За длинным столом сидели наркомы с заместителями, если можно провести аналогию, то по стойке смирно, сосредоточенно глядя в бумаги и стараясь показать максимальное рвение, как только разговор касался их ведомства.

Сталин неторопливо прохаживался за спинами, затягиваясь папиросой «Герцеговина Флор» — сегодня он был без трубки, но с тем же привычным спокойствием охотника, наблюдающего за загнанной дичью. Речь коснулась зарубежной военной помощи.

Сталин усмехнулся, остановился напротив стола и, чуть наклонив голову, обратился к нынешнему командующему ВВС РККА Локтионову:

— Слышал, Александр Дмитриевич, наши лётчики хорошо поработали на Тайване и в Нагасаки. Расскажите-ка подробности.

Командарм второго ранга Локтионов резко вскочил, стул скрипнул по паркету, и попросил разрешения подойти к карте мира, висевшей на стене. Сталин кивнул. Указка застучала по листу: Китай, области захваченные японцами, Тайвань, аэродромы, линии захода. Докладчик оживился, и изложение стало походить на сжатую, но красочную лекцию. Локтионов рассказывал, как советские экипажи прорвались к базе противника и разгромили её, показывал схему бомбёжки и сыпал цифрами потерь японцев.

Видя, что Сталин внимательно слушает, иногда даже кивая с одобрением, остальные начальники чуть оживились. В воздухе почувствовалось, что тема безопасная, можно осторожно проявить и свои заслуги.

Сталин перевёл взгляд на командующего ВМФ Смирнова:

— А флот может чем-то похвастаться в оказании помощи?

Смирнов подскочил, словно ужаленный в сидалище. Он успел подумать, как хорошо, что он подстраховался и отправил и своих лётчиков в Китай.

— Товарищ Сталин! — начал он, — Из состава Военно-Морского Флота были направлены три экипажа бомбардировщиков на специально подготовленных самолетах СБ. Хочу подчеркнуть, что все три экипажа участвовали в налёте на Тайвань и показали себя исключительно храбро.

Он выдержал паузу и злобно скосил глаза в сторону Локтионова, будто возвращая долг за «отжатые лавры».

— А налёт на Нагасаки, уничтожение важнейшего порта и арсенала — был выполнен исключительно силами морской авиации! Экипаж капитана Хренова прошёл тысячу километров над морем, — Смирнов специально подчеркнул цифру, преданно заглядывая в глаза вождю, — это примерно столько же, сколько от Владивостока до Токио. Вышел точно на цель, и поразил её, вызвав взрыв чудовищной силы. И даже произвёл сброс агитационных листовок над городом.

Казалось, вождь уже не здесь — мысли унеслись вперёд, на карты будущих войн, где сухая цифра «от Владивостока до Токио» могла однажды стать ключевой.

— Хм… — он выдохнул хозяин кабинета, выпуская струю дыма. — Это тот самый Хрэнов, из Испании?

— Да, товарищ Сталин. Сейчас командует звеном бомбардировщиков ВМФ, — поспешно ответил Смирнов.

— А где Кузьмаччо? Почему про него не слышно? — Сталин усмехнулся, и в кабинете скользнула лёгкая тень недоумения.

Смирнов, который в жизни не слышал ни про какого Кузьмаччо, аж побелел, но закалка аппаратной борьбы взяла своё:

— По состоянию здоровья находится на излечении, товарищ Сталин.

— Хорошо… — протянул вождь, щурясь. — А что у нас с семьёй Хрэнова? — внезапно перевел разговор вождь и почувствовав неуверенность Смирнова глянул на аж лучащегося Ежова.

— Он сирота, из детдома, — поспешил вставить Ежов. — Жены нет. Есть невеста… дочь профессора Ржевского… этого… туберкулёзника!

— Фтизиатора, — машинально поправил Сталин и кивнул. — Хорошо. Товарищи, подумайте, как отметить всех наших лётчиков. Все свободны. — Произнес вождь, закрывая совещание.

Ежов, уловив благостное настроение вождя, решил придержать имеющийся компромат на Хренова. До случая. Настроение у вождя меняется часто, а он бывал у него с разными списками с «интересными фамилиями» чуть не через день. Ничего, успеется, — отметил он про себя и чуть скривил губы.

Март 1938 года. Аэродром около Яньань, основной базы китайских коммунистов.

Сам перелёт особых проблем не принёс. Лёха выбрал маршрут через Сиань, чуть длиннее, зато спокойнее, с обходом нервных мест. На дозаправке потянулась картинка, каких он уже видел за прошедший месяц не один раз — цепочка китайцев c жестяными канистрами на плечах. У него возникло ощущение, будто вся страна превращена в бесконечную муравьиную колонну. Автоматизация тут выглядела именно так — живые ноги и руки, никакой техники.

Под крыльями СБ расстилалась бесконечная, чужая и странная земля. Серо-жёлтые холмы тянулись, один переходя в другой, будто застывшие волны пыльного моря. Склоны были лысые, голые, обнажённые, только кое-где на террасах темнели прямоугольники посевов, вытоптанные до камня тропы уходили в овраги. Деревья попадались редко. Отсутствие зелени било по глазам, всё казалось выжженным, истерзанным ветрами. Пыльные потоки, сорванные северным ветром, тащились низко над оврагами и клубились в ложбинах.

А вот заход на посадку в Яньане живо врезался в память. Какой там Сантандер или Бильбао! Достаточно высокие холмы из серо-жёлтой глины, и низкая облачность, прижимающая машину к земле. Облака тянулись над самыми вершинами, давили сверху, и Лёха успел подумать, а не развернуться ли к чёртовой матери обратно на Синьань?

Иногда он ловил себя на мысли, что сидит в компьютерной «леталке» из будущего, только с той разницей, что «перезапуска» тут не предусмотренно.

Но голос Хватова уверенно звучал в шлемофоне:

— Курс двадцать. Рулим три минуты на тот лысый холм.

— Есть, курс двадцать, — откликнулся Лёха, аккуратно доворачивая штурвал.

— К повороту — вправо на сорок, курс ноль шестьдесят. Три… два… один… пошли!

Лёха положил машину в плавный крен, максимально прижимаясь к нижней границе облаков, буквально скользя над холмами.

— Прямо четыре минуты. Вон на высокую и самую засранную горку. Перед ней в третье ущелье справа заход… Внимание… три… два… один… пошли!

И вдруг холмы разошлись, и даже облака будто поднялись выше. Перед глазами Лёхи распахнулось широкое ущелье, обрамлённое склонами, словно кто-то нарочно вырезал его под посадку. По курсу тянулся пёстрый городишко с лоскутами крыш и улочек, а за ним, километрах в двух, проступила полоса — жёлтая, утоптанная, словно шрам на теле земли. Слева она прилепилась к крутому склону, справа её едва не лизала мутная речушка.

И главное — она была достаточно короткая! До смешного короткая. Просто обхохочешься — нервно подумал Лёха.

Лёха, глядя на приближающийся жёлтый шрам полосы, поморщился и спросил штурмана:

— Саш, а сколько у них полоса? Мы вообще там сядем? Это же не аэродром, а какая-то партизанская тропа в огороде.

Хватов глянул в карту, покосился на приборы и ответил весёлым тоном, будто речь шла о воскресной прогулке:

— Говорили, полоса семьсот метров. СБ-шки сюда садились.

— Семьсот⁈ — Лёха даже присвистнул, вцепившись в штурвал. — ну если по твоему это семьсот, то я китайская лётчица! Или это какие-то очень специальные китайские метры, укороченные!

Хватов невозмутимо выдержал паузу и проявился и с хрипотцой в шлемофоне:

— Паспортный пробег у нас триста-пятьдесят. Здесь превышение тысячу метров над уровнем моря.