Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Лёха выпустил щитки, сбросил скорость, самолет достаточно уверенно держался в разреженном воздухе, однако скорость была под двести километров в час. Он прошёл довольно низко над полосой, пытаясь рассмотреть её особенности.

— Здесь воздух разреженный, скорость больше, да и нагрузили нас по самые… Смотри, сколько пыли, тормоза хуже хватают — так что боюсь все шестьсот, а то и семьсот метров. Нормальных метров, не этих китайских!

— А давайте им просто сбросим динамит! — хохотнул по связи весёлый штурман.

На взгляд Лёхи полоса была метров пятьсот, не больше, да ещё и с небольшим уклоном.

Лёха хмыкнул и кивнул, будто самому себе:

— Отличная мысль. Давай уход на круг и покажем этим китайским товарищам, как русские в огородах садятся.

Через несколько минут СБ мягко ткнулся колесами в самый край полосы, и машина бешено понеслась вперёд, вздымая за собой облако жёлтой пыли. Каждая кочка отзывалась Лёхе ударом в задницу, каждое подрагивание шасси казалось ему последним. Самолёт всё катился и катился, не собираясь останавливаться, пока впереди не замаячили огороды. И лишь в самом конце, когда до конца расчищенной полосы оставалось каких-то десяток шагов, он наконец замер, осел на амортизаторы и застыл, громко постанывая тормозами.

Лёха отпустил штурвал и осторожно снял ноги с педалей. Их аж свело, что он невольно выдохнул сквозь зубы. Всю посадку ему мерещилось, что все их полтонны динамита въезжают ему ровно в затылок.

Март 1938 года. Аэродром около Яньань, основной базы китайских коммунистов.

Самым ранним утром Лёха с Хватовым и стрелком подошли к самолёту. Вокруг уже бурлила деловая суета. За ночь его заправили, вручную оттащили на другой конец полосы и развернули против ветра. Вручную! Шесть тонн! Лёха снова подивился устройству китайского сознания.

Ровно у люка на земле аккуратным рядком лежали двадцать пять джутовых мешков — одинаковые, по виду килограммов по двадцать каждый, обвязанные по четыре штуки в сетки и готовые к погрузке. Китайцы сидели на корточках и ждали команды — как на каком-нибудь заводском конвейере.

Появился Григорий Краленко — представитель далёкой Родины, командированный для связи с местными коммунистами и работающий под прикрытием Коминтерна. В шерстяном сером пальто и с самым спокойным лицом, он резал глаз на фоне китайцев в куцых телогрейках и ватных штанах.

Лёха присмотрелся к мешкам. В голове зародились нехорошие подозрения, и толпой вдруг жахнули яркие воспоминания: Афган, лепёшки марихуаны, которую местные называли чарз, курящие товарищи, ржущее на разводе войско… Мир, где дурман был валютой и повседневностью.

Он не стал устраивать КВН весёлых и находчивых и спросил прямо:

— Это что? Марихуана?

— Почему? Просто опий, — абсолютно спокойно ответил Краленко.

— Наркота? — вырвалось у лётчика, хотя сам он уже понимал, что слышит.

— Ну зачем вы так, товарищ! Препарат для изготовления лекарств, — хитро улыбнулся Григорий, будто говорил о семенном грузе. — И ещё — основной источник средств. Продовольствие, оружие, власть. Денег-то в этом краю нет. Народные республики сами себя не профинансируют, а коммунизм надо строить!

В этот момент подошёл ещё один китаец. Невысокий, чуть сутулый, круглолицый мужчина с высоким лбом, переходящим в широкий пробор, который в народе уже называли лысиной. По бокам торчали растрёпанные чёрные волосы, придававшие ему сходство с цирковым клоуном. Узкие глаза смеялись в прищуре, под ними темнели заметные мешки. На нём был простой тёмный ватник.

— Знакомьтесь, товарищ Мао. — произнес смеясь Краленко. — Товарищ Мао, это лётчик Лёша!

Мао прищурился, повторяя непривычное имя по слогам. Переводчик начал переводить, но видя, что Лёха понимает, остановился:

— Лэ-ша… Хм. Знаете, по-нашему это можно понять по-разному. Можно — «убивать радостно». Можно — «смеяться и убивать». А можно и совсем мирно — «радостный смех».

Он улыбнулся, блеснув глазами:

— Хорошее имя для боевого лётчика. И враги будут бояться, и свои будут смеяться.

— Да, мне говорили о таком переводе! — Лёха не мог отойти от своего открытия.

Мао произнес несколько фраз по русски с акцентом: Ленин, партия, товарищ, очень рад.

Лёха в ответ не задумываясь выдал: Водка, комсомол, селедка, перестройка! Чем привел Краленко в полную оторопь.

Китаец радостно улыбнулся, произнес — Да, да! — и снова перейдя на родной язык произнес:

— Ибу — ибу, да? Дао — муди!

— Шаг за шагом достигается цель. — перевел хмыкающему экипажу Лёха.

Из разговора выяснилось, что опием китайские коммунисты не только торговали со всем миром, но и собирали им налоги с крестьян, платили за оружие, еду и форму, а также использовали его как главную валюту своей горной страны.

Мао рассказывал об этом тоном человека, который давно привык к тому, что мораль и практичность живут в одной комнате, но пока ещё в разных углах.

— Пи…ец! Просто лютый пи…ец! — с оторопью думал Лёха, стоя у своего СБ и наблюдая, как китайцы методично, без всякой суеты, запихивают в самолёт очередные джутовые мешки в сетках.

Готовы пойти на любой беспредел ради своей идеи и ради денег, — крутилось у нашего попаданца в голове. — И что поразительно, вообще не страдают, не сомневаются, не ищут оправданий. Более того — уверены в своей правоте так, будто сами небеса подписали им мандат.

Дао — муди! Ради идеи можно посадить мир на иглу, и они будут смотреть тебе прямо в глаза, улыбаться и убеждать, что всё это во благо.

Лёха ощущал, как внутри поднимается глухая, тяжёлая злость, перемешанная с бессильным смехом. Его СБшка, боевая машина, на которой он таскал бомбы на головы франкистов и японцев, превращалась в коммунистический фургон наркоты.

— И я тут становлюсь главным наркокурьером! — в ужасе, почти с отвращением подумал он, стиснув зубы. — Ибу-ибу, да?..

Хватов с новым стрелком спокойно курили и переговаривались вполголоса. Китайцы без всякой суеты пихали свои стрёмные мешки в бомболюк, словно грузили картошку.

— Хрен вам по всей морде! — сквозь зубы выдал наш герой.

Глава 20

Пи-Сянь. Будь он не ладен!

Март 1938 года. Передовой аэродром совместного базирования японской армии и флота около города Писянь .

Садаки Акамацу, всё ещё младший лейтенант флота Его Императорского Величества, угодил прямиком на сухопутный фронт! В Шанхае ему долго задержаться не пришлось. В первый же день после прибытия кружка тёплая мутного пива, выпитая поверх предыдущих возлияний не смогла мирно улечься среди своих товарок и Садаки вывернуло. И надо же такому случиться прямо на китель какого-то унылого хмыря из штаба!

— Подумаешь, какие мы нервные! — высказался Акамацу, пытаясь стереть следы своей жизнедеятельности с орущего штабного.

Вонюченький морячок, к несчастью Акамацу, оказался приблатнённым уродцем из местного штаба. Утром Садаки выслушал сухое резюме собственного будущего и отбыл в составе сборной группы 15-го кокутая в самую дальнюю часть сухопутного фронта. Гроза и гордость морской авиации прибыл туда, где палуб не бывает по определению.

Пунктом назначения оказался… Писянь. Само имя звучало как плевок. Да, да! Пи-Сянь!

Самое красивое в этом городе — хотя какой, к чёрту, город, замызганная деревня — это и было звучное название. Несколько немощёные улочки, с десяток кабаков, одна утоптанная площадь, где пыль стелется как ковёр. А вокруг — куры, овцы, повалившиеся заборы, разномастные халупы да стойкая тоска по нормальной выпивке и терпкий шёпот опиума. И главное — почти полное отсутствие проституток!

Садаки, ностальгируя по бурной молодости, ухитрился-таки очаровать одну, как ему казалось, молоденькую китаянку — просто взял и затащил её в своё бамбуковое жилище с крышей из бурых черепиц. Утром же, распахнув дверь во двор, он оцепенел от увиденного. У стены, аккуратно в ряд, сидели четверо её детей, глядели на него круглыми грустными глазами и терпеливо ждали, когда она освободится от выполнения своих обязанностей. Его будто подбросило внутренним толчком. Он выгнал тётку на улицу и тихо прикрыл дверь, опёрся лбом о косяк и выдохнул через зубы. Позор на мою бритую голову! Пи-Сянь, ты победил!