Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

— Пи-Сянь там, — коротко отозвался штурман, не меняя тона.

— Не смешите мою писю, она и так забавная, — сказал Лёха, чувствуя, как по спине ползёт холодок. — Я и сам вижу, что к нам полная Писянь подкрадывается.

— Да я серьёзно. Город так и называется — Писянь, — пояснил Хватов и ткнул карандашом в точку.

— А фронт далеко

— Не очень, километров двадцать–тридцать впереди. Кто его знает, куда японцы дошли.

— Погоди, так мы уже над джапами шпарим

— Ну да, минут двадцать как примерно, — спокойно ответил Хватов. — Ветер боковой, как раз пока обходили грозу.

— Пи-Сянь, будь ты неладен, — буркнул Лёха.

Лёха чуть опустил нос и перевёл машину в очень пологое снижение, выжимая из скорости всё, что позволял раненый борт, и одновременно пряча почти беззащитное брюхо. Пять минут тянулись липко, японцы подтянулись метров до четырёхсот. По скорости они уверенно выигрывали.

— Монопланы, с торчащими лапами. Справа, выше на двести. Внимание, пикируют, — возбуждённо прокричал стрелок звонким голосом.

— Бей в упор, — сказал Лёха и подождал долю секунды.

Март 1938 года. Небо между Писянем и Наньяном.

Он заметил цель сразу — одинокий тёмный бомбардировщик на кромке грозового фронта, чёткое пятно на чистом стекле. Садаки Акамацу повёл пару справа выше и оскалился — в такой стене не спрячешься, к тому же правый мотор у добычи дымил, значит, подбит или больной. Настоящая охота.

— Держи голову холодной, Садаки. Меньше слов, больше свинца, — не заметив, как произнёс он это вслух.

Акамацу дождался, пока ведомый подтянется, уверенно свалил свой A5M в плавное пикирование, прибрал газ и стал вдавливать цель в кольцо прицела, уже чувствуя под пальцами дрожь гашеток. Кольцо тянулось к носу цели, ещё миг, ещё.

— Упреждение… есть… дави, — заорал японец.

Но пилот бомбардировщика сделал невозможное. Вместо ухода по прямой он резко завалил свой самолёт в жёсткий правый вираж, прямо на дымящий мотор, и разогнанный в пикировании истребитель пронёсся мимо.

— Мимо, — завыл Сабиро, вцепившись в ручку управления, не успевая довернуть. Его «Мицубиси» застонал от перегрузки.

Акамацу дал короткую очередь отчаяния, трассеры лизнули воздух в стороне от самолёта, и в тот же миг за спиной сухо затрещал хвостовой пулемёт жертвы, раздирая воздух очередями. Ведомый, этот позорный сын самки ишака, выходя из атаки, подставил своё серо-голубое брюхо под огненную струю и провалился вниз, как подстреленный голубь.

— Чёртов неудачник. Минус обуза. Сам справлюсь, так даже чище в воздухе. Не уйдёшь, — визжал в кабине возбуждённый пилот.

Акамацу потянул самолёт на горку, выровнял, снова нашёл удирающий бомбардировщик и ухмыльнулся — теперь никто не помешает, этот бомбардировщик будет его. Садаки пошёл на сближение, дыхание стало ровным, пальцы легли на гашетки.

Март 1938 года. Небо над линией фронта между Писянем и Наньяном.

Ки-27 или A5M — японское новьё, мелькнуло у Лёхи. Он крутанул штурвал вправо, под больной двигатель, добавил ногу и дал самолёту лёгкое боковое скольжение, ломая атакующим упреждение. Атака рассыпалась, а у Морозова открылся совершенно чистый сектор для стрельбы. Лидер пронёсся чуть выше и мимо, сверкнув стойками шасси. Его огонь не был прицельным, но всё-таки несколько пуль зацепили раненый бомбардировщик. Ведомый, замешкался и, выходя из атаки, подставил своё серо-голубое брюхо прямо под прицел Морозова.

ШКАС затрясся, как припадочный, сухо и зло. Трассеры лёгкой дугой прошили панцирь тишины, по обшивке японца побежали бледные строчки, что-то сорвало у корня крыла, мелькнула отваливающая часть. Ведомый дёрнулся, стал сваливаться ниже, и ниже, и ушёл в сторону. Лидер же, бросив ведомого, потянул горку для второго захода.

Чего Лёхе стоило вытащить раненый самолёт из виража, лучше не вспоминать. Он вцепился в штурвал, давил педали до хруста в коленях и, не моргнув, добавил газ на больной двигатель. Не до сантиментов. СБ дрогнул, выровнялся, пошёл в горизонталь. Впереди развернулась широкая река, тянулась блестящей полосой меж полей.

— За рекой точно китайцы, — донёсся спокойный голос штурмана. — Командир! Впереди под нами фронт! Вон стреляют вовсю!

Или от таких манёвров, или от японской стрельбы, что-то ударило в бомбардировщик — коротко и глухо. СБ аж качнуло в поперечнике, как телегу на яме. Лёху пронзила неприятная догадка: мешки поехали. На следующем толчке что-то щёлкнуло не там, где должно. Или сейчас, или поздно.

— Штурман, сбрасывай нахрен весь груз, — крикнул Лёха, повышая голос. — Иначе не вытянем.

Хватов дёрнул аварийный сбрасыватель — с металлическим визгом скользнул трос и сработал замок — створки разошлись, хлопнули и замерли. Мешки сперва хрюкнули о полуоткрытые створки, распластавшись, как нерадивые пассажиры в дверях трамвая, а потом острый край люка полоснул первый мешок, видимо самый наглый. И пошло. Серая пыль, как из мукомольни, выметнулась наружу и потянулась за самолётом длинным дымным хвостом. Следом пошли полураспоротые и целые мешки — к сверкающему внизу фронту.

— Всё ушло, — Хватов сказал сухим голосом человека, который признаёт очевидное. — Левую чуть клинит, но закрылись.

— За нами как снег, — хмыкнул Морозов, крутя турель, пытаясь выцепить нападающие истребители.

Самолёт ощутимо стал легче, послушней и даже как-то лететь стал веселее.

Лёха снова опустил нос, втягивая самолёт в пологое пикирование и упрямо потащил СБ к светлому просвету впереди, под облаками. Скорость подросла ещё на десяток километров, и длинная нисходящая трасса перестала быть жутким падением, а стала сознательным побегом.

— Командир, пикирует! — Сзади снова застучал короткими очередями ШКАС стрелка.

— Стрелок, в нижнюю, резко, давай!

Лёха поймал в зеркале чёрный силуэт мухи с торчащими лапками, выждал полмига, рубанул газ на обоих моторах, толкнул штурвал от себя и дёрнул выпуск щитков. СБ словно упёрся в воздух и завис на месте, брякнул всем своим содержимым, задрал хвост и замер на секунду. Японец не успел отрулить и, чтобы не врезаться, швырнул ручку от себя, проскочил под брюхом бомбардировщика почти вплотную. Навстречу ему в упор загремела очередь из нижней точки, трассы вспыхнули у фонаря, забарабанили по фюзеляжу. Истребитель ответил, оба его пулемёта затряслись, выплёвывая ленты, небо стало рваным от вспышек. СБ содрогнулся от попаданий.

— Сука, только бы не полез на таран, — мелькнуло у Лёхи, гул ударил в грудь, он удержал машину, дал полный газ обоим двигателям, не давая ей сорваться в штопор.

— Попал, — заорал стрелок, голос сорвался на визг, — попал, ну и рожа была у этого косоглазого!

Под крылом на секунду мелькнула быстрая тень, истребитель проваливался вниз, к полям, оставляя за собой неровный след дыма. СБ снова набирал ход, щитки убрались, в кабине пахнуло горячим маслом и порохом.

И тут, ровно над проплывающим внизу фронтом, раненый двигатель встал.

Глава 21

Шесть тонн народных усилий

Март 1938 года. Поля под Писянем.

При подходе к реке, прямо над линией фронта, правый мотор стал резко терять тягу и затем встал, будто вспомнил старую обиду и ушёл в себя.

Температура подпрыгнула, видимо, видимо пуля пробила радиатор и вода ушла. Лёха заглушил неисправный правый мотор, перекрыл питание и остался на одном. Левый, перегруженный, тоже начал сдавать, высота падала, вариантов не оставалось, кроме как идти на вынужденную. Впереди тянулась дамба, рядом лежал луг, с высоты казавшийся вполне ровным.

Лёха выпустил щитки и крикнул в СПУ — держитесь, чтобы не побило.

Колёса коснулись травы, и тонкий водяной слой заболоченного луга взвился веером, как от катера на глиссировании.