Тени зимы (СИ) - Волков Тим

— Однако, серьезная девушка!

— Да уж…

Букинист повернулся к часовым:

— Ребята, можно я это этажерочку пододвину? Ну, чтоб сразу книжки было видны.

— Да двигайте, чего ж. Может помочь?

— Нет, нет, благодарствуйте! Не такой я уж еще и развалюха — справлюсь.

Больная выглядела нынче гораздо лучше, хотя испуг ее вовсе не прошел. Впрочем, говорить с доктором она наотрез отказалась, правда, сделала это в отстраненно-вежливой форме.

— Все, что вам надо, я уже скала. А болтать попусту не люблю. Да, долго меня здесь еще будут держать?

— Это к лечащему врачу обращайтесь… Кстати, вам могут помочь с жильем. На какое-то время…

— Не надо.

— Вы все же подумайте, хорошо?

Когда Иван Палыч вышел, букиниста уже не было. Сидевшие на диванчике красноармейцы с любопытством листали старые номера журнала «Нива», на этажерке, рядом с дверью палаты, стопочками лежали книги. Пушкин, Жюль Верн и какие-то толстые справочники на немецком языке. Кому нужны, интересно? Или это так, в придачу…

От чая доктор отказался — опаздывал в исполком, а там до Зарного давали машину. Надев шапку, Иван Палыч вышел на улицу и быстро зашагал по тротуару.

Не успел он пройти и полсотни шагов, как позади вдруг раздался чудовищной силы взрыв! Посыпались осколки стекол, редкие прохожие опрометью бросились прочь, а с деревьев, недовольно каркая, взметнулись в небо вороны.

Доктор резко обернулся и с ужасом глянул на госпиталь:

В разрушенном оконном проеме на третьем этаже, бушевало буйное оранжево-желтое пламя, поднимался, уходил в небеса густой черный дым.

Глава 19

Иван Павлович влетел в госпиталь, как ураган, сметая с пути перепуганных санитаров. Воздух был густым от едкой пыли, гари и сладковатого, тошнотворного запаха крови. По коридору, хватаясь за стены, брели в шоковом оцепенении пациенты в окровавленных бинтах.

Где именно произошел взрыв не было сомнений. Туда доктор и побежал.

Рванул к палате Варвары Платоновны, но на месте двери зиял черный, обугленный пролом. Двое часовых, что еще недавно лениво резались в карты, лежали в неестественных, сломанных позах. Их тела были изрешечены осколками кирпича и стекла. Оба мертвы.

— Варвара! — крикнул он, переступая через груду обломков.

Палата была уничтожена. На полу, прислонившись к единственной уцелевшей стене, сидела она. Ее роскошное платье превратилось в окровавленные лохмотья. Все левая сторона тела изуродована ожогами и глубокими рваными ранами, из которых сочилась алая пена. Осколок оконной рамы, как кинжал, торчал у нее в груди. И глаза… Широко раскрытые, полные не столько боли, сколько леденящего, абсолютного ужаса и… понимания.

Увидев доктора, Варвара попыталась что-то сказать, но из рта вырвался лишь хриплый, клокочущий звук. Из уголка губ потекла струйка крови.

Иван Павлович рухнул перед ней на колени, его пальцы инстинктивно нашли запястье. Пульс слабый, нитевидный, бешено скачущий — предсмертная агония. Поздно. Слишком поздно…

— Держись, — прошептал он, бессмысленно пытаясь зажать ладонью самую страшную рану на ее груди. Горячая кровь тут же залила его руку. — Держись…

Она снова попыталась заговорить. Иван Павлович наклонился ниже, к самым ее губам, стараясь разобрать хриплый шепот, пробивавшийся сквозь клокотание крови в легких.

— Он… он… — ее тело содрогнулось в судороге. — Кни… га…

— Книга? — переспросил Иван Павлович, не понимая.

Она слабо, едва заметно кивнула, потом захрипела. Глаза девушки закатились, веки задрожали. Иван Павлович понял — это конец.

Ее тело обмякло в его окровавленных руках, последний выдох вырвался из груди тихим, сдавленным стоном. Голова безвольно упала на плечо.

Все было закончено.

Срочное совещание назначили прямо в больнице. Выставили охрану, примчались Гробовский, Субботин, Красников. Ивана Павловича тоже включили в комиссию — как важного свидетеля.

На столе лежали обрывки бумаги и корешок — все, что осталось от того самого толстенного немецкого справочника по машиностроению. Рядом крутился Аристотель Субботин в белых перчатках, рассматривал улику через лупу.

— Полая, — отрывисто бросил он, проводя пальцем по корешку. — Вырезали в страницах полость. Туда и заложили бомбу. Видимо механизм часовой, вижу остатки батареи и химического детонатора… Обычная «адская машина», каких эсеры тоннами делали в девяностые. Профессиональная работа.

— Книга… — задумчиво произнес Гробовский. — Ловко придумано. И дерзко исполнено! Книгу принесли в палату под мышкой, на глазах у часовых! И они ему помогли этажерку подвинуть! Вот ведь!..

Он вскочил и начал расхаживать по кабинету.

— Но кто же знал? — пожал плечами Иван Павлович.

— А как выглядел этот старик? Ты запомнил?

— Рост метр шестьдесят, седая бородка, пенсне, пальто с барашковым воротником, — ответил Иван Павлович и коротко рассказал где встречал букиниста.

— Немедленно всех на ноги! — повернулся Гробовский к Петракову. — Обыскать рынок, вокзал, все постоялые дворы! Я хочу этого старика видеть у себя в кабинете к утру!

Спустя час хаотичных поисков по всему городу стало ясно — старичка-букиниста, словно ветром сдуло. Никто его больше не видел. Никто не помнил, куда он ушел. Он растворился в серой, безликой толпе, как и положено призраку. Профессионал.

И то, что старик уже имеет огромный опыт таких дел Гробовский понял первым, первым же и предложил интересное решение по идентификации убийцы.

— Картотеки, — произнес Гробовский. — Поднимите все архивные дела. По политическим. По террористам. Особенно по эсерам-максималистам, специалистам по взрывному делу. Ищем человека с такой внешностью. Лет шестидесяти. Думаю, их не так много.

Работа закипела. В пыльное подвальное помещение, где хранились архивы бывшего жандармского управления, спустились несколько самых грамотных сотрудников ЧК. Среди них, по собственной инициативе, был и Иван Павлович — только он и разглядел хорошо этого взрывника.

Просидели над кипами пожелтевших дел до глубокой ночи. Изучили сотни фотокарточек с лицами — фанатичные, испуганные, надменные, пустые. Молодые девушки с косами и старики с седыми бородами. Бомбисты, агитаторы, пропагандисты.

Иван Павлович уже почти выбился из сил, его глаза слипались, когда он взял в руки очередное, объемное дело из серии «Особо опасные». На обложке значилось: «Дело № 1874 по обвинению в принадлежности к боевой организации партии социалистов-революционеров и подготовке ряда террористических актов…»

Он механически раскрыл толстую папку. И обомлел.

С него, из-под пожелтевшего картона, смотрел тот самый старичок. Тот самый живой, хитрый взгляд из-под нависших бровей. Та же аккуратная седая бородка. На фотографии он был моложе лет на десять, но это был несомненно он. Узнать его было невозможно.

Доктор схватил лист с биографическими данными и начал читать, сначала про себя, потом шепотом, с нарастающим ужасом:

— «Прокофий Игнатьевич Горохов. Родился в 1850 году в г. Уральске. С 1884 года примкнул к народовольцам, затем к эсерам-максималистам. Подпольные клички: „Профессор“, „Старик“. Считается одним из лучших практиков-взрывников в России. Лично изготовил бомбы для покушения на одесского градоначальника Толмачева в 1906 году, для взрыва дачи министра внутренних дел в 1907-м…»

Голос Ивана Павловича дрогнул. Вот так персонаж! Один из лучших взрывников! Впрочем, чему удивляться? Бомба в книге — это конечно оригинально придумано.

Доктор перевел дух и дочитал последнюю запись, сделанную казенным почерком уже при Временном правительстве:

— «…арестован в 1908 году. Приговорен к 10 годам каторжных работ и вечному поселению в Сибири. Этапирован в Акатуйскую каторжную тюрьму».

— Акатуй… — прошептал Иван Павлович. Знаменитая каторжная тюрьма, где когда-то умерли декабрист Лунин и многие народовольцы.