Тени зимы (СИ) - Волков Тим

Он лихорадочно пролистал дело до конца. На последнем, вшитом листе, стояла резолюция, датированная мартом 1917 года: «На основании Постановления Временного Правительства о политической амнистии — освободить. Март 1917».

И маленькая, едва заметная пометка карандашом, сделанная, видимо, уже здесь, в Зареченске: «Прибыл в город по месту прежнего проживания. Ноябрь 1918».

Иван Павлович откинулся на спинку стула, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. Прокофий Горохов. Легенда террора. Человек, чье имя заставляло содрогаться жандармских генералов. На свободе. Здесь. И он всего пару месяцев как вышел на волю, а уже вовсю работает по специальности. Хорунжий нашел его быстро. Очень быстро. Значит, у бандита были связи не только в уголовном, но и в политическом подполье.

Доктор схватил дело и, не говоря ни слова, побежал по лестнице в кабинет Гробовского. Влетел туда, не постучав, и швырнул папку на стол.

— Алексей, нашел! Смотри, — только и смог выдохнуть он.

Гробовский раскрыл дело. Пробежался по строчкам, и его лицо, и без того бледное, стало совершенно бескровным. Он посмотрел на Ивана Павловича, и в его взгляде читалось то же леденящее осознание.

— Горохов… — прошептал Алексей Николаевич. — «Профессор». Я слышал это имя. Еще в сыскном училище нам про него рассказывали как о гении конспирации и изготовления взрывчатки. Говорили, он может сделать бомбу из всего.

Он тяжело поднялся.

— Теперь все ясно. Хорунжий собрал под своим крылом не просто бандитов. Он создал альянс. Уголовники, предатели в милиции… А теперь вот у него еще и есть свой главный инженер.

Гробовский походил по комнате, потом вновь сел, откинулся на спинку стула. Его пальцы нервно забарабанили по столу с лежащим на нём делом Горохова.

— Ладно, Иван, — начал Алексей Николаевич, вглядываясь в потолок, будто ища там ответы. — Соединим точки. Хорунжий — бандит, пусть и умный. Горохов — эсер-максималист, «профессор» подполья. Что у них общего? Что могло их связать? Они же с разных полюсов!

— Общее… Ненависть? К новой власти? — задумчиво ответил Иван Павлович. — Но Горохов-то сидел при царе, его амнистировали. Он должен был бы, по идее, радоваться…

— Не всегда, — покачал головой Гробовский. — Эти люди старые волки… Они десятилетиями жили в подполье, боролись с системой. А когда система рухнула, они оказались не у дел. Их идеи никому не нужны теперь, их методы… их методы теперь используют другие. Такие, как Хорунжий. Возможно, их свела вместе обида. Обида на новую жизнь, в которой для них нет места. Или…

Он резко наклонился и снова раскрыл дело, начал листать пожелтевшие страницы, вглядываясь в детали старых преступлений.

— Или деньги, — мрачно заключил Иван Палыч. — Такой специалист, как Горохов, стоит дорого. А после тюрьмы финансы у Горохова так себе, практически на нуле. А есть и пить на что-то нужно. Хорунжий, судя по особняку его пассии, деньгами не беден. Он мог просто нанять его. Купить «профессионала» для решения конкретной проблемы. А проблема была — Варвара. Она знала слишком много.

— Возможно, и так, — не отрываясь от дела, пробормотал Гробовский. — Но смотри… Смотри сюда. — Он ткнул пальцем в описание одного из ранних терактов Горохова, датированного 1906 годом. — Взрыв на частной даче под Одессой. Использован самодельный динамит на основе нитроглицерина, детонатор — химический, с использованием йодистого азота. А здесь, в 1907-м… — он перелистнул страницу, — покушение на министра. Бомба заложена в портфель. Взрывчатка — мелинит, детонатор — опять химический, но уже другой состав… Гм…

— Что «гм»? — присмотрелся Иван Палыч.

— Он не просто делал бомбы. Он их совершенствовал. Менял составы, искал новые компоненты. Он — инженер. Технарь. И ему для работы нужны были специфические материалы. Химикалии. Особые сорта кислот, реактивы… Где он все это брал? Раньше, при старом режиме, у эсеров были свои лаборатории, свои поставщики… А теперь?

Гробовский поднял на доктора взгляд, и в его глазах зажегся тот самый сыскной огонек.

— Сейчас же все это под строжайшим контролем. Особенно после диверсии на Металлическом заводе. Кислоты, ртуть, свинец, селитра… Все это либо на крупных предприятиях, либо в аптеках, но и там учет. Значит, у него есть свой источник. Нелегальный. Черный рынок.

Он снова углубился в дело, листая его быстрее, выискивая любую зацепку. И вдруг его пальцы замерли на небольшой, едва заметной пометке на полях, сделанной карандашом и почти стершейся от времени. Он прищурился, пытаясь разобрать почерк.

— Слушай… Тут, в деле о подготовке взрыва в 1908 году, есть упоминание… «Установлена связь обвиняемого Горохова через посредника, некоего Лейбу Залмановича Рабиновича, с…» Дальнее неразборчиво. Но имя посредника… Лейба Рабинович… Может, его проверить? Все-таки старые связи… Постой…

Гробовский поднял голову, его лицо озарилось догадкой.

— А ведь я этого Рабиновича знаю! Вернее, знал. Старьевщик. Держал лавку на Старо-Базарной площади. Еще до войны. Торговал всяким хламом, но ходили слухи, что через него эсеры закупали кое-какие… специфические товары. Кажется, он и сейчас там торгует! На том же рынке, где ты книги покупал!

Иван Палыч вскочил.

— А что, если он мог быть тем самым связным? Через которого Хорунжий вышел на Горохова? И который снабжает «Профессора» всеми необходимыми материалами?

— Больше того, — Гробовский уже срывался с места, хватая с вешалки свою кожаную тужурку. — Если Горохов десять лет не был в городе, ему нужен был человек, который знает все тропы, все подпольные тропки. Свой человек. Понимаешь? Которому можно довериться. Кто лучше старого, проверенного связного, который уже двадцать лет крутится на этом рынке? Рабинович! Он — ключ. Он знает, где Горохов, и, возможно, знает, где искать самого Хорунжего.

— Идем? — коротко спросил Иван Палыч, чувствуя, как адреналин снова закипает в крови.

— Идем, — кивнул Гробовский, на ходу проверяя барабан нагана. — Но осторожно. Если Рабинович и впрямь работает на них, он будет настороже. Один неверный шаг — и мы спугнем и его, и «Профессора». Так что никакого шума. Только разговор. Деликатный.

Лавка Лейбы Рабиновича была настоящей кунсткамерой. Пахло старым деревом, пылью, кожей и чем-то едким — химическим. На полках вперемешку лежали ржавые инструменты, стопки пожелтевших книг, медные самовары и склянки с непонятными жидкостями.

Рабинович, тщедушный старичок в потертом пиджаке и ермолке, увидев в дверях Гробовского в кожаной тужурке и сурового Ивана Павловича, мгновенно побледнел. Его руки затряслись, когда он попытался улыбнуться.

— Господин… то есть, товарищ чекист! Какими судьбами? Чем могу служить?

— Мы не за покупками, Лейба Залманович, — холодно произнес Гробовский, медленно обводя взглядом захламленное помещение. Его взгляд задержался на полке с химическими склянками и коробках с надписями на немецком. — Мы по старому знакомству. По делу Прокофия Горохова.

Лицо Рабиновича стало восковым. Он беспомощно развел руками.

— Горохова? Не знаю я никакого Горохова! Клянусь вам! Никогда не слышал такого имени!

— Не надо врать, — тихо, но с такой силой в голосе, что старик вздрогнул, сказал Гробовский. Он подошел вплотную. — В 1908-м ты был его связным. Проводил ему кислоты, ртуть, свинец. И сейчас проводишь. Мы это знаем. Где он?

— Да что вы, товарищ! — голос Рабиновича сорвался на визгливую нотку. Он схватился за грудь. — Я старый, больной человек! Я торгую старьем! Какие кислоты? Я даже не знаю, что это! Вы меня с кем-то путаете! Я честный…

Гробовский молча вытащил из-за пазухи наган.

— Я правильно понимаю, Лейба Залманович, что ты отрицаешь всякую связь с подпольем? У нас ведь все улики есть. И показания.

Рабинович судорожно сглотнул, затряс головой, его глаза наполнились слезами.

— Понимаете, просто… это… это давно было! Я тогда… меня запугали! Я ничего не знал!