Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

— Правильно. Пока кандидатом, потом и членом. Оприходуем, как положено. Молодёжи у нас первый блин.

Смирнов щёлкнул зажигалкой, затянулся в высшей степени вонючим дымом и без перехода спросил:

— На каких самолётах летал?

— И-15, И-16, СБ, У-2, И-5 немного.

— Отлично. Тогда слушай сюда внимательно, — начпур повёл пальцем по листу, словно проводил новую линию через всю карту страны.

— Нам в управление поступил запрос из Гражданского Воздушного Флота. Осваивают они сейчас новый маршрут на восток страны. Москва — Владивосток. В будущем году, будет большое открытие, вопрос на особом контроле и возможно САМ будет присутствовать! Армия… мордастый слегка замялся, — и флот! Окажут всю необходимую шефскую помощь.

Он постучал костяшками по столу, будто ставя точки в приказе лёхиной судьбы.

— Сейчас пробуют отправлять первостепенные вещи! Свежий тираж газеты «Правда». Пойдёшь в связке с экипажем из ГВФ. Ты у нас лётчик опытный, глядишь и поможешь при необходимости! Заодно и доберешься до Владивостока, на службу быстрее выйдешь!

Кишиненко расправил плечи, сверкнул орденами, и голос у него зазвенел на подозрительно знакомой Лёхе ноте.

— Учти, Хренов, доверие высокое.

— Спасибо за заботу, — вежливо кивнул Лёха. — Постараюсь не обос… не подвести.

Лёхе не к месту подумалось, что вместо двух недель неторопливой пьянки в поезде его, выходит, премировали путешествием в бомболюке. По Сибири! В Декабре месяце!!!

Смирнов, похоже, приняв Лёхино полное офигевание за смущение от восторга, даже одобрил сдержанный тон. Правда одобрение у него выглядело как лёгкое ослабление удушающего захвата.

— Три дня тебе на отдых. Пока они там свой первый самолет ремонтируют после аварии. Привести себя в порядок. В этот, в театр сходи! Что бы на тебя не стыдно смотреть было.

Он поднялся и смерил Лёху придирчивым, цепким взглядом, каким обычно проверяют новобранца перед строем. Кишиненко согласно закивал, будто это он лично изобрёл аэродинамику этих убеждений.

Лёха кивнул коротко. Внутри ещё звенело слово «Владивосток», а перед глазами уже выстраивались лягушачьи прыжки аэродромов. Снаружи же наш герой держал невозмутимое лицо человека, которого только что записали в кандидаты и одновременно в сопровождающие очередного блудняка — потому что не хватало ровно одного ответственного мешка при мешках с почтой.

— Вопросы есть, товарищ капитан? — Смирнов надел взгляд, в котором вопросы существовали лишь для того, чтобы отсутствовать.

Кишиненко хлопнул Лёху по плечу:

— Молодец Хренов! Дерзай. Газету довезёшь — страну согреешь.

— Есть согреть страну! — автоматически отрапортовал Лёха, а в голове у него уже завертелось совершенно скарбезное кино.

Огромный подземный зал, залитый адским красноватым светом, в центре — чугунный котёл величиной с дирижабль, из которого валит пар с густым привкусом серы и типографской краски. Вокруг, цокая копытами и крутя хвостами, суетились оба знакомых ему товарища политработника — в образе классических рогатых чертей.

Ордена поблёскивали на кожаных фартуках, мелькали волосатые зады, перепоясанные портупеями, на пузах у каждого висела неизменная кожаная папка. С азартом победителей социалистического соревнования Смирнов и Кишиненко кидали в раскалённую топку свежие кипы газет « Правда», выкрикивая про укрепление дисциплины, повышение политсознательности и борьбу с вредителями в умах пролетариев. Газета горела на отлично, пламя ревело, котёл вздрагивал от жара, а рогатые, раскрасневшись, истошно докладывали куда-то вверх — не иначе прямо в приёмную товарища вождя: страну греем, не жалея сил! Всех троцкистов, зиновьевцев, филателистов и педерастов — в котёл! Немедленно и тут же! Плановое кипение догоним и вот-вот перевыполним!

Декабрь 1937 года. Кремль , город Москва.

Наденька категорически не удовлетворилась ведомственной гостиницей с облупленным фасадом и звукоизоляцией уровня «количество ваших оргазмов — наше народное достояние». Своими нежными, но уверенными и ловкими руками — с маникюром цвета спелого граната — она взяла под личный контроль вопрос расселения нашего героя в столице Советского Союза.

Лёха, который привык к палаткам, кабинам и узким койкам в комнатах на восемь человек, впервые за долгое время чувствовал себя не в своей тарелке. Он отряхивал снег с новой, тёмно-синей флотской шинели, стоя перед резной дверью московской квартиры её родителей. Шапка его слегка сбилась набок, после азартных поцелуев в подъезде, ремень был затянут до последней дырки, ордена прикручены намертво к груди — гроза всех девушек первопрестольной отчаянно трусил. В душе нашего бесстрашного героя поселилась лёгкая паника.

— Хренов! — строго сказала рыжая московская журналистка. — Кольца же ты привез⁈

— Нуу… я… — промычал что-то невнятное ещё недавно гроза легиона " Кондор".

— Вот! Значит, мы теперь официально! А значит, ты имеешь полное моральное и юридическое право жить в нашей квартире. Все понял?

На входе Наденька решительно втолкнула Лёху внутрь и представила его отцу.

Лёха открыл рот — и завис.

В дверях, в тёплом халате и с насмешливыми глазами, стоял профессор Преображенский. Тот самый. Из неповторимого фильма «Собачьего сердца». Один в один.

— Э-э… А… Шариков где?.. И доктор Бром-м-м-менталь?.. — выдал Лёха, всё ещё находясь в лёгком культурном шоке.

— Шариков?.. — удивлённо переспросил профессор. — А зачем вам наш управдом? И доктор Броменталь… — профессор задумался. — Даже не представляю, о котором из них именно вы интересуетесь…

Выяснилось, что папа Наденьки действительно профессор, только не по пересадке гипофиза, а по болезням лёгких. Застарелым и хроническим. А с учётом того, что добрая половина нынешних наркомов, наркомпродов и наркомвнуделов прошла через царские лагеря и простуженные камеры, профессор Ржевский был в Союзе человеком крайне и исключительно востребованным. Дочь он воспитывал один, и та, ни на грамм не сомневаясь, вила из него канатные веревки. И, как оказалось, не только из него.

Лёха оглядел стены с фотографиями, книжные полки, где тома медицинских журналов соседствовали с Флобером и Фрейдом, и впервые за много месяцев внезапно почувствовал себя дома.

А ночью одна наглая и рыжая бестия прокралась мимо спальни храпящего профессора и ловко оседлав советского лётчика произнесла:

— Давай-ка, проверим, как ты там скучал, в своей Испании!

Глава 4

Борт СССР-Л6988=о

Декабрь 1937 года. Центральные окружные склады РККА, город Москва.

Проявив некоторую настойчивость, наш иновременный проходимец сумел получить у адъютанта в приёмной приказ о командировке «для выполнения особо важного задания партии и правительства» за подписью самого начальника Политического Управления Красной Армии товарища Смирнова, предписывающий всем службам оказывать поддержку и едва ли не падать ниц перед предъявителем. Произведение искусства бюрократического жанра поражало гербовой печатью и такими формулировками, что даже самые закоренелые скептики должны были бы развернуться строем и идти в услужение подателю.

Лёха, не теряя времени, рванул на Центральные армейские склады в Хамовниках…

Ну что сказать… Не уважают тебя тут, товарищ Главный Политкомиссар Красной Армии! Совсем это снабжение тебя не уважает!

На требование выдать меховой лётный комбинезон Лёху раза четыре отфутболили по иерархии снабжения, а потом сам начальник складов завёл вечную шарманку: мол, неприменно, но завтра — завтра, не сегодня. Однако был он человеком живым и к зажигалке Ronson, которую Лёха не без сожаления извлёк из кармана, отнёсся с великим интересом и пониманием. Бригинтендант тут же сумел «переобуться в полёте», проявив живейшее участие в деле великой политической важности и заверив во всецелой своей поддержке мероприятия — и уже через сорок пять минут Хренов, задыхаясь и обтекая потом, дотащился до дверей с целым ворохом северного барахла: меховой комбинезон, шлем, унты, перчатки, свитера и даже шерстяные портянки.