Переезд (СИ) - Волков Тим

Иван Павлович медленно поднялся.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Я ухожу. Желаю вам… здоровья.

Он вышел из палаты, и дверь закрылась за ним с тихим щелчком, который прозвучал в тишине коридора как приговор.

Осмотр троих прооперированных бойцов вселил в Ивана Павловича и профессора Воронцова осторожный оптимизм. Температура у всех троих пошла на спад, отеки уменьшались, а главное — не было и намека на воспаление вокруг ран. Красноармеец Степанов, вчера бывший на грани, сегодня смог проглотить несколько ложек бульона.

— Коллега, вы просто волшебник! — не удержался Воронцов, сияя. — Ваш пенициллин творит чудеса! Смотрите — ни эритемы, ни нагноения! Мы стоим на пороге новой эры в хирургии! Остеосинтез станет рутинной операцией!

— Рано радоваться, Александр Петрович, — Иван Павлович, стараясь заглушить в себе тревогу, касавшуюся совсем другого пациента, покачал головой. — Нужно наблюдать как минимум неделю. Главное — избежать отторжения импланта и поздних инфекционных осложнений.

— А я все оптимистично на это смотрю! — улыбнулся Воронцов. — И с энтузиазмом!

— Все же я не был бы так…

— Иван Павлович! Ну не скромничайте! Вы подумайте сами. До вчерашнего дня сложный оскольчатый перелом был приговором. Ампутация, инвалидность, зачастую — смерть от сепсиса. А сегодня? Сегодня трое бойцов, которых мы с вами подняли со того света, лежат в палате, и у них не только целы конечности, но и есть все шансы на полное восстановление! Без вашего пенициллина это было бы немыслимо! Мы доказали, что остеосинтез — не рискованная авантюра, а рабочая методика!

— Мы доказали, что она может сработать в трех случаях, при тщательном контроле и с мощнейшим антибиотиком, которого нет больше ни у кого, — осторожно поправил его Иван Павлович. — Это пока лишь единичные удачи, Александр Петрович. До «новой эпохи» еще далеко.

— Э, полноте! — отмахнулся Воронцов. — С чего-то же надо начинать! Вы представьте: специальные стальные сплавы, которые не отравляют ткани! Инструменты, созданные именно для этой работы! Целая отрасль! Мы сможем не просто спасать от ампутации, мы сможем восстанавливать функцию почти полностью! Возвращать людей к нормальной жизни! Это же… это переворот в военно-полевой хирургии! Да и в гражданской тоже!

Иван Павлович улыбнулся. А Воронцов прав. Далеко глядит и кажется с ним получится эту отрасль поднять на новый уровень.

— Я вас понимаю, Александр Петрович. И я верю в этот путь. Но надо…

В этот момент в палату, слегка запыхавшись, вошла дежурная медсестра.

— Иван Павлович, вас срочно просят.

— Кто? — обернулся доктор.

— Пациентка из глазного отделения. Каплан. Она… она умоляла найти вас. Говорит, что случилось что-то ужасное с глазами. Плачет, почти в истерике.

Ледяная волна прокатилась по спине Ивана Павловича. Он коротко кивнул Воронцову.

— Извините, Александр Петрович, надо идти.

— Конечно, конечно, не смею задерживать!

Иван Павлович почти бегом преодолел расстояние до глазного отделения. В палате Фанни Каплан он застал душераздирающую картину. Она сидела на кровати, закрыв лицо руками, и ее плечи судорожно вздрагивали. На тумбочке лежали снятые бинты.

— Фанни Ефимовна? Что случилось?

Услышав его голос, она резко подняла голову. Ее глаза были красными, заплаканными, а зрачки неестественно широкими, почти не реагирующими на свет.

— Доктор! — ее голос сорвался на отчаянный шепот. — Я… я не вижу! Совсем! С утра все было как обычно, расплывчато, но я видела свет, очертания… А сейчас… темнота! Такая же, как до операции! Я ослепла снова! Помогите мне, умоляю вас!

Сердце Ивана Павловича сжалось. Он подошел, взял офтальмоскоп.

— Успокойтесь, сейчас посмотрим. Расскажите, что произошло?

— Ничего! Я просто читала… потом глаза стали болеть сильнее, чем обычно, я легла отдохнуть… а когда проснулась — ничего не вижу!

Он аккуратно раздвинул веки. Картина, которую он увидел, заставила его похолодеть. Роговичный трансплантат, вчера еще прозрачный и прижившийся, был мутным, отечным. Глазное дно практически не просматривалось. Это был острый реакция отторжения трансплантата. Возможно, спровоцированная сосудистым кризом, стрессом, да чем угодно. В условиях 1918 года — практически приговор.

— Фанни Ефимовна, — сказал он как можно спокойнее. — У вас началось осложнение. Воспаление. Трансплантат… приживленная роговица, начинает мутнеть.

— Это… это лечится? — в ее голосе зазвучала надежда, смешанная с животным ужасом.

— Нужна операция. Срочная. Чтобы снять воспаление и попытаться спасти то, что еще можно спасти. Я сейчас вызову здешних офтальмологов, они…

— НЕТ! — ее крик был полон такого неприкрытого страха, что он отшатнулся. — Нет, только не они! Я не позволю им меня резать! Они… они все равно ничего не смогут! Только вы! Я вам верю, доктор! Вы вчера были так добры… Вы единственный, кто отнесся ко мне по-человечески! Умоляю вас, сделайте это сами! Только вы!

Она схватила его за руку, и ее пальцы впились в его запястье с силой отчаяния. Иван Павлович посмотрел на ее искаженное страданием лицо, на слепые, полные ужаса глаза.

Мысли метались. Он — не офтальмолог! Его специализация — общая и костная хирургия. Операция на роговице… это ювелирная работа, требующая специальных навыков и инструментов. Но он знал теорию. Знал, что нужно делать — экстренная кератопластика, удаление помутневшего трансплантата, попытка остановить иммунную реакцию. Риск колоссальный. Шансы — минимальны.

И отказ… отказ означал, что он оставляет ее в слепоте. А слепота для нее, с ее характером и взглядами, была прямой дорогой к тому самому выстрелу. Возможно, пытаясь спасти ей зрение, он пытался спасти и ее саму от рокового шага. Или это была лишь самонадеянная иллюзия?

— Я… я не специалист по глазам, Фанни Ефимовна, — честно сказал он.

— Я вам верю! — повторила она с той же невероятной силой. — Больше я никому не верю.

А что, если не одному… Ведь офтальмологи могут ассистировать. В его мозгу щелкнул выключатель. Решение было принято.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Я сделаю все, что в моих силах. Но вы должны понимать — риск огромен.

— Я понимаю. Я на все согласна.

Он кивнул, высвободил свою руку из ее цепкой хватки и вышел из палаты, чтобы отдать распоряжения. Нужно было срочно готовить операционную, стерилизовать инструменты, найти ассистента. Впереди была сложнейшая операция.

Операционная глазного отделения была меньше и камерней, чем та, к которой привык Иван Павлович. Яркий луч специальной лампы выхватывал из полумрака лишь глазное яблоко Фанни Каплан, казавшееся хрупким и беззащитным. Самого пациента не было видно — его скрывали стерильные простыни. Рядом стоял молодой, но опытный офтальмолог, присланный Воронцовым для ассистирования. В его взгляде читалось скептическое любопытство — что этот «костоправ» сможет сделать в такой тонкой сфере?

Иван Павлович отбросил все мысли. Не было ни Каплан-террористки, ни Ленина, ни дамоклова меча истории. Был только пациент и патология — острый отек и помутнение роговичного трансплантата, угрожающий полной и необратимой слепотой.

Его пальцы, привыкшие к грубой работе с костью и плотью, сейчас двигались с ювелирной точностью. Он работал с микрохирургическими инструментами, которые казались игрушечными после мощных дрелей и пластин для остеосинтеза.

— Роговичный трепан, — тихо скомандовал Иван Павлович.

Ассистент подал инструмент. Иван Павлович установил крошечное цилиндрическое лезвие-трепан на помутневшую роговицу. Легкое, выверенное давление — и мутный диск трансплантата аккуратно иссечен.

— А вот и причина, — прошептал он, глядя на обнажившуюся сосудистую оболочку, которая, как сорняк, начала прорастать под трансплантат, вызывая его отторжение. Нужно было прижечь эти сосуды, остановив иммунную атаку.

— Каутер, — раздалась следующая команда.