Переезд (СИ) - Волков Тим

Раскаленная докрасна игла с шипением прикоснулась нежных тканей. Воздух наполнился сладковатым запахом прижигаемой плоти.

«Аккуратно… Тут нужно уничтожить причину, не повредив при этом здоровые структуры глаза».

— Шовный материал, — потребовал Иван Павлович.

Под мощным микроскопом он начал накладывать швы. Каждый стежок был тоньше паутины, каждый узелок — меньше макового зернышка. Монотонная, изматывающая работа, требующая абсолютной стабильности руки и полной концентрации.

Прошло больше двух часов. Последний узелок был завязан. Трансплантат сидел ровно, плотно. Помутнение было удалено.

— Глаз промыть антисептиком. Наложить асептическую повязку, — устало произнес Иван Павлович, отступая от стола.

Ассистент-офтальмолог посмотрел на него с новым, нескрываемым уважением.

Прошло несколько дней. Состояние троих бойцов с имплантами стабилизировалось, и Иван Павлович, наконец, выкроил момент, чтобы проведать Фанни Каплан. Он шел по коридору с смешанным чувством — надежды, что операция даст ей шанс на иную жизнь, и глухой тревоги.

Дверь в ее палату была приоткрыта. Он постучал, не дождался ответа, вошел. Кровать была аккуратно застелена. Пуста.

Иван Павлович замер, смотря на пустое место. Холодок предчувствия скользнул по спине.

— Сестра! — окликнул он вышедшую из соседней палаты медсестру. — А где пациентка Каплан?

— Ах, доктор! — медсестра улыбнулась. — Да вы волшебник! Операция прошла блестяще! Повязку сняли вчера. Каплан видит! И, представляете, даже лучше, чем после первой операции! Говорит, мир такой яркий и четкий.

— И… где она сейчас? На обследовании?

Улыбка медсестры сползла с лица, сменившись смущением.

— Доктор… Она… она сбежала. Вчера вечером. Просто собрала свои нехитрые вещи и ушла, когда дежурный отлучился. Никому ничего не сказала.

«Вот так помог… — с горькой иронией подумал Иван Павлович, глядя на ровные складки одеяла. — Улучшил зрение той, которая совсем скоро будет стрелять в Ленина…»

Глава 23

Конечно же он сразу обратился к Валдису — попросил помочь найти некую гражданку Фанни Каплан. Иванов удивился — зачем? Пришлось соврать — из больниц сбежала, болеет, может распространить заразу. Но как ни старались бойцы Валдиса, так и не смогли ее найти. Как сквозь землю провалилась.

Ушла на дно? Возможно. О что-то подсказывало, что ее история еще не закончена.

Иван Павлович сидел в своем кабинете на заводе, безуспешно пытаясь сосредоточиться на графиках выхода пенициллина. Цифры расплывались перед глазами, уступая место навязчивым, тяжелым мыслям.

«Что будет, если завтра Ленина убьют?»

Он мысленно перелистывал страницы учебников, статей, монографий. Убийство вождя в разгар Гражданской войны, когда страна держится на честном слове и железной воле кучки людей…

Хаос. Первое и самое очевидное. Ленин сейчас не просто главой правительства. Он цемент, скрепляющий эту хрупкую, трещащую по швам конструкцию под названием Советская Россия. Его авторитет непререкаем для большинства в партии. Его исчезновение создало бы вакуум власти, в который ринулись бы все амбициозные фигуры — Троцкий, Зиновьев, Сталин… Началась бы жестокая, беспринципная борьба за наследство, парализующая и без того слабый государственный аппарат в самый критический момент.

Усиление террора. Это стопроцентно. Смерть Ленина была бы воспринята как объявление войны не на жизнь, а на смерть. Красный Террор, который в его памяти был ответом на ранение, в этом случае обрушился бы на страну с утроенной, яростной силой как месть. ЧК получит карт-бланш. Расстрелы стали бы не просто санкционированными, а массовыми и обязательными. Под подозрение попали бы все — от бывших офицеров до случайно оступившихся партийцев. Страна утонула бы в крови, и это было бы оправдано «волей павшего вождя».

Военная катастрофа. Без единого центра управления, погрязшие в интригах, как бы ни были талантливы Троцкий и другие командиры, они проиграли бы войну. Разрозненные, плохо снабжаемые армии были бы разбиты по частям белыми, которые, без сомнения, получили бы в этот момент мощнейший моральный импульс. И тогда…

…победа белых.

Иван Павлович сглотнул, представив себе это. Возвращение помещиков и фабрикантов. Расправа над всеми, кто хоть как-то сотрудничал с Советами. Его самого, как главного разработчика пенициллина для красных, ждала бы виселица или, в лучшем случае, забвение и тюрьма. Его завод был бы разграблен или уничтожен. И самое страшное — его лекарство, способное спасти миллионы, так и не пошло бы в мир. Оно умерло бы вместе с республикой Советов, которую он, человек из будущего, возможно, и не идеализировал, но которую сейчас видел единственной силой, способной удержать страну от полного распада.

Альтернатива? Могла ли победа белых быть лучше? Его знания отвечали: нет. За белыми стояли интервенты. Победа означала бы расчленение России, превращение ее в полуколонию. И никакого пенициллина, никакой системы здравоохранения, никаких ликвидаций эпидемий в этой новой, «единой и неделимой», но отсталой и зависимой стране тоже не было бы.

Перед ним был ужасный, безвыходный выбор. Смерть Ленина вела к кровавому хаосу и, с большой вероятностью, к поражению в войне и уничтожению всех его начинаний.

Он открыл глаза и уставился на карту России на стене.

Впервые за всю свою практику он стоял перед диагнозом, где любое лечение казалось смертельным, а бездействие — преступным.

Иван Павлович стоял в цеху экстракции, наблюдая, как лаборант аккуратно сливает очищенный, янтарного цвета раствор пенициллина в стерильные флаконы. Ровный гул оборудования и сосредоточенная тишина сотрудников действовали на него умиротворяюще. Здесь, среди стекла и стали, он мог на время забыть о дамокловом мече истории, висящем над заводом Михельсона.

В дверях показался директор завода, Рогов. На его лице играла сдержанная, деловая улыбка.

— Иван Павлович, сводка! — он протянул листок бумаги. — Третья партия, та, что разошлась по госпиталям неделю назад… Отзывы приходят. В Боткинской больнице — семь случаев газовой гангрены, все с положительной динамикой после применения нашего препарата. В инфекционной — снизилась летальность от септической пневмонии. Делают повторные заказы. Нам нужно срочно увеличивать мощность, коллега! Спрос превышает все наши самые смелые прогнозы!

Иван Павлович взял отчет, и на его усталом лице наконец-то пробилась настоящая, невымученная улыбка. Вот он — осязаемый результат. Не теоретические выкладки, не страх перед будущим, а конкретные спасенные жизни.

— Это… это прекрасно! Собирайте все данные, все истории болезней. Это бесценный клинический опыт.

— Уже собираем! — кивнул директор. — Скоро сможем предоставить товарищу Семашко полный отчет об эффективности. Ваше имя, Иван Павлович, скоро будет знать вся страна.

— Это не моя заслуга.

— Ну как же? Скромничаете, Иван Павлович.

— Не скромничаю. Это и в самом деле не моя заслуга, а…

В этот момент на стене зазвонил телефон. Лаборант снял трубку, послушал и тут же протянул ее Ивану Павловичу.

— Вас, Иван Павлович. Профессор Воронцов, из госпиталя.

Иван Павлович взял трубку, ожидая услышать очередной вопрос о послеоперационном ведении больных с имплантами.

— Иван Павлович, голубчик! — в трубке гремел радостный голос Воронцова. — Поздравляю! Примите мои самые восторженные поздравления!

— С чем это, Александр Петрович? — насторожился Иван Павлович.

— С первыми плодами вашего гения! Помните те чертежи, что вы мне набросали? Для стандартизированных наборов пластин и штифтов? Так вот, на опытном производстве при «Богатыре» сделали первую партию! Не из латуни, как мы пробовали, а из той самой ванадиевой стали, о которой вы говорили! Привезли мне сегодня. Иван Павлович, они великолепны! — голос профессора дрожал от неподдельного восторга. — Абсолютно инертные, легкие, прочные! И инструменты к ним — дрели, отвертки, ключи — все, как вы указали! Мы можем начинать! Мы можем ставить эту хирургию на поток! Это же… это переворот!