Гули - Эдвард Ли

"Восстановленными, - подумал он. - Какая терминология".

Раздался приглушенный звонок, и средний лифт открылся. Джон вошел и обернулся; его теснота заставила его подумать о гробе, поставленном дыбом.

Улыбка сестры Даллион растеклась по ее щекам. Сама того не замечая, она перевернула флажок вверх ногами.

- Берегите себя, Джон, - сказала она. - И да благословит вас Бог.

- Я не буду скучать по этому месту, но я буду скучать по вам... - и прежде чем он успел сказать что-либо еще, двери закрылись, оставив его наедине с крашеным металлом.

Лифт загудел, опускаясь. В детстве он боялся, что однажды спустится на лифте вниз и за ним откроется ад. Его мать, с обожженной красной кожей и рогами на голове, протянет руку и возьмет его к себе.

Двери лифта открылись, и он оказался в обманчиво большом вестибюле. Он затерялся в толпе людей, которые хаотично двигались по центральному переходу: пациенты, уборщики, техники, врачи в белых халатах и небритые ординаторы со стетоскопами на плечах. В нужный момент он выбрался из потока и уселся на очень неудобный стул, сделанный из хромированной проволоки. Это была зона ожидания.

"Чего я жду?" - подумал он.

Здесь пациенты стояли или сидели в полной неподвижности. Все они были очень старыми. Женщин не было, только мужчины, согбенные и потрескавшиеся от возраста; из-за них вокруг было море морщинистых лиц, ввалившихся голов и потемневших от желтухи глаз. Некоторые передвигались с тросточками, ходунками на ножках и протезами конечностей. Один высокий худой мужчина, шаркая ногами, шел по проходу в голубой пижаме, халате и скрипучих шлепанцах, волоча за собой плазменную стойку на колесиках; трубка для внутривенного вливания свисала, как пуповина, из перевернутого флакона с прозрачной жидкостью и исчезала под рукавом его халата. Мимо проехал мужчина в инвалидной коляске на батарейках; мотор издавал звук, похожий на звук игрушечной машинки. Другой мужчина в инвалидной коляске с механическим приводом проехал в противоположном направлении; его правая нога отсутствовала ниже колена, и из закатанного рукава пижамы торчал только лысый бугорок. Джон заметил множество людей в инвалидных колясках - они стояли в ряд перед окнами, в проходах, возле пепельниц в форме тюльпанов, и на всех были изображены различные варианты расчленения. Казалось, что это состояние они унаследовали за борьбу с немцами. В довершение всего Джон увидел, как двое санитаров заталкивают каталку в грузовой лифт. На каталке лежал человек, у которого вообще не было ни рук, ни ног.

Подавленный, он встал и пошел по длинному Г-образному коридору прочь из вестибюля. Этот зал тоже был заполнен людьми, двигавшимися в обоих направлениях. Некоторые останавливались, чтобы поговорить, и это особенно бесило его. Ему хотелось оттолкнуть их с дороги. Женщина-охранник подозрительно посмотрела на него; затем он понял, что большинство из тех, мимо кого он проходил, пялились на него. Предыдущие годы, проведенные в отделении, помогли ему забыть о состоянии своего лица. Теперь ему придется приготовиться к тому, что на него будут пялиться всю оставшуюся жизнь.

По пути через больницу он прошел мимо столовой, переполненной людьми, и автомата с отвратительным запахом. На черной табличке в конце коридора было написано "Клиника медицинского обслуживания", а стрелка указывала вправо. В следующий момент он оказался перед странной палатой с номером 122.

Клиника представляла собой странную сеть коротких коридоров и закрытых дверей. Казалось, работала только треть люминесцентных ламп на потолке. Джон подошел к отделанной лексаном стойке регистрации и достал свое удостоверение ветерана. Это была красивая карточка - белый квадрат с фиолетовым треугольником и буквами "СВЯЗАННЫЙ С ВОЕННОЙ СЛУЖБОЙ". Он протянул свою карточку высушенной, как тростинка, секретарше с зеленым макияжем глаз и волосами цвета "металлик". Он удивился, как она может сидеть прямо, ведь каждая ее силиконовая грудь была размером с головку младенца.

- У меня назначена встреча с доктором Германом на одиннадцать, - сказал он.

Ее зеленые веки дрогнули. Она взяла карточку и застыла при виде его лица.

- Это вы сегодня выписываетесь?

- Да.

- Прекрасно, - сказала она.

Декольте у нее было открытое, и он представил себе соски, по окружности напоминающие кофейные чашки. Когда она начала что-то записывать в зеленом журнале регистрации, его стали беспокоить новые признаки. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ КУРИТЕ, ПРИНИМАЙТЕ ЛЕКАРСТВА ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ, ВООРУЖЕННЫЙ ЭСКОРТ ДОЛЖЕН ВПИСАТЬ ЗДЕСЬ СЕРИЙНЫЕ НОМЕРА ОРУЖИЯ. Перед ним висел плакат с надписью "ДОБРОЕ УТРО, СОЛНЫШКО", а под ним - рекламный календарь антидепрессантов. Противоречие было настолько вопиющим, что он едва не рассмеялся.

- Вы можете подождать в кабинете, - сказала секретарша. Ее груди слегка приподнялись, как воздушные шарики, когда она возвращала карточку. - Вторая дверь направо, доктор Герман скоро примет вас.

Кабинет был темным, затхлым и похожим на подвал. В нем не было окон. Переднюю стену украшала одна картина - причудливое переплетение темных тонов, без сомнения, работа какого-то пациента; Джон видел их повсюду и даже сам нарисовал несколько. Кушетки здесь не было; за многие годы он побывал в десятках кабинетов психиатров, но ни разу не видел такой, о которой говорилось в пословице. В углу стоял огромный рабочий стол промышленного серого цвета; горы книг и бумаг грозили завалить его. Письменный стол служил местом для демонстрации психотропных принадлежностей. Темно-синее пресс-папье в форме таблетки стелазина; термометр с галоперидолом; стаканчики для ручек и карандашей с названиями многочисленных лекарственных препаратов; рекламная листовка: "Что каждый врач должен знать об экстрапирамидности", пластиковый календарик с ксанаксом; и промокашка с рекламой Мелларила. В одном углу стояла вешалка с белыми лабораторными халатами, а в другом - старая пишущая машинка "Ройал" 440. Книжные полки, казалось, были разделены между книгами по психиатрии и антологиями американской литературы и поэзии.

Джон сел на плетеный стул справа от письменного стола. Рядом с ним стоял столик, на котором стояла необычная алюминиевая пепельница, набитая окурками. Его ноздри сморщились от запаха смолы.

Шеф психиатрической службы, казалось, скорее материализовался, чем вошел. Доктор Герман был строен и статен, и слишком эффектен для человека этой профессии. Его лицо избороздили тонкие морщины; темные волосы были скромно уложены и лишь слегка тронуты сединой. Он напомнил Джону кого-то, кто мог бы играть в шекспировской труппе или в историческом обществе.

- А, - сказал доктор Герман. - Вы, должно быть, Джон, который живет наверху.

- Да, сэр.

- Пожалуйста, выслушайте меня. Я понимаю, как вы, должно быть, волнуетесь, но, боюсь, согласно правилам больницы, я должен провести с вами