Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

послухал-послухал. А она умная такая, вострая, терпит всё, лапушка. Будто понимает. А ить, и понимает! – Иван Ильич вздохнул, свернул самокрутку. – Не накуриваюсь я вашими, Вера Игнатьевна. Добрый у вас табак, да мы позлее привыкши. Так вот, пощупал, покрутил, а я ж всё её глажу, успокаиваю. Оно и у барчука нашего это хорошо выходит, видит бог, потому у него и бабам так славно получается помогать, что он тварь живую бессловесную тоже разумеет. Будто в природе родился и вырос, а не в каменном этом мешке с нечистотами, – Иван Ильич раскурил цигарку, затянулся, закашлялся. – В общем, сказал, что будет пособия какие-то оказывать, мне всё нужное вынес, суку на руки взял, родный ты мой, батюшка! – Иван Ильич смахнул влагу с век, покосился на Веру, сделал вид, что от дыма. Вера тоже закурила вторую. Раз Иван Ильич на слезе, значит не добром дело кончилось. – Как уж он ей, голубушке, ни помогал, как ни уговаривал, никак она не могла способиться. Всё он ей хотел какой-то газ дать и разрезать, но всё боялся, что она от того хероформа загнётся.

Поневоле Вера Игнатьевна прыснула. Вот уж действительно, так тяжёл дьявольский хлороформ, что иначе как хероформом и не назвать. Если не хуже.

– Но она и без того загнулась, любушка. Говорю же, старенькая ить была. Александр Николаевич её, как померла, уж и рассёк. Один щен живой. А прочие померли. Крупные такие. Она-то сама средненькая была. Видать, кобелина здоровенный по сердцу пришёлся. Так что вот, Вера Игнатьевна, хотите или не хотите, а будет у нас теперь при конюшне официальный пёс, – строго сказал Иван Ильич. – Кобелёк. Буду выкармливать! Александр Николаевич велел назвать Аскляпием.

– Может, Асклепием?

История была и очень печальная, и очень трогательная, и невероятно забавная одновременно.

– Велел, может, и Асклепием. А будет Аскляпий! – глубоко затянувшись, Иван Ильич помолчал. – Как Аскляпия обиходили, мамку евонную упокоили, то уж как бросился мне на сено Александр Николаевич и как давай рыдать, чисто дитя малое! Я его, знамо, успокаивать. Мол, пожила сучка, и нормально пожила. Ни разу битой не видал. Не только у меня столовалась. Хитрая была и ласковая. С кобелями у них это дело тоже не как у людёв. Никогда ещё тварь живая никого не насиловала ни по роду её, ни в перекрест. Это только человек на такое способен, чёртово семя! Сучка не захочет, кобель не вскочит. Да и померла-то на тёплых руках, как пришла – и поела, и попила. Не на голодное пузо в останний шлях! И закопали, а не как… Чего ж ты рыдаешь-то, родной ты мой?! Ты ж взрослый дяденька, доктор! Так он а ну реветь, что не про ту сучку, хотя и про ту тоже, – Иван Ильич хитро прищурился, глядя на Веру Игнатьевну.

Она вздохнула, улыбнулась в ответ.

– Язви тебя в корень, конфидент ты наш ненаглядный! – потрепав Ивана Ильича по плечу, она поднялась. – Пошли смотреть твоего Асклепия.

– Аскляпия! – упрямился Иван Ильич.

– Надеюсь, Александр Николаевич просветил тебя, кто он такой.

– А как же! Этого уж у него не отнять. Уж как угомонился носом хлюпать, я ему стакан поднёс. Он за кутёнком наблюдает, объяснил мне, как молоко разводить, будто я не знаю, господи! Поучи отца это самое, ага! Но оно ладно, лишь бы успокоился. И давай он мне говорить, что значит этот самый Аскляпий и Денис ещё какой-то…

– Дионис! – рассмеялась Вера.

Они с Иваном Ильичом неспешно шли к новой конюшне. Вере Игнатьевне вдруг стало очень и очень хорошо на душе.

– Так я же и говорю! Мол, и Аскляпия того, и Дениса из мамок, уже умерших, тоже достали цезаревым сечением. То у нас любой коновал деревенский знает, что оно так бывает. Но тут, стало быть, всё красиво, само собой. Не просто брюхо разрезать, а цезарево сечение. И что этот самый Аскляпий, Аполлонов сын, дюже знаменитый врач был в древности…

Иван Ильич журчал как чистый ручей, тёк потоком… И всё туда, к вечному синему морю, к вечному белому горюч-камню Алатырю… Всё про буйну головушку, про ясные очи, про ретивое сердце… От века до века… Где уж непременно человек режет, грабит, насилует, убивает человека.

Вера вздохнула. Она и не заметила, как пришли. Так ласково, так славно Иван Ильич перекладывал на свой лад рассказанные ему Сашей мифы и легенды об Асклепии, что Вера Игнатьевна отвлеклась.

– Вот и он, Аскляпий Аполлонов! – представил Иван Ильич.

В уютной корзине, ладной и дорогой (никак Сашка послал за ней в дорогущий магазин; у любимых скотчтерьеров императрицы корзины скромнее) лежал (рядом специальная грелка, ишь ты, всё Сашка учёл!) весьма ладный щенок. Вера внимательней пригляделась.

– Сучка какой породы была?

– Известно какой: чистых кровей двортерьер!

– Парень на бурятского волкодава похож.

– Да хоть на кого! Справный мне будет дружочек. И не надо мне ни Матрён, ни самоваров! Вот будет у меня конфидент свой собственный! Аскляпий Аполлонов! Ему Александр Николаевич уже и документ прописал.

Иван Ильич нежно приподнял фасонистую корзинку, где в окошке была вставлена плотная визитная бумага, заполненная каллиграфическим Сашкиным почерком:

Аскляпий Аполлонов

– Ты, Иван Ильич, умеешь настаивать на своём! – рассмеялась Вера.

– Как без этого?! Ну вы сами послухайте, ну что за Аскле-е-е-пий?! Что овца блеет! Другое дело: Аскляпий! Чуете?! Як удар кнута!

Много сегодня сбивался Иван Ильич на малороссийское наречие. Больше обыкновенного, когда играючи. Сегодня у него серьёзно стонала душа. Непонятно отчего. И суки мрут – обычное дело. И молодых парней зазнобы бросают – и то часто случается. Всё же, сдаётся, путём. И Клюква здорова. И новые лошадки. И мир кругом. Но вцепился он в кутёнка Аскляпия, как в родного сынка, которого некому было спасти младенчиком, некому было и жену его юную от смерти сохранить[77].

Забегая вперёд: Аскляпий Аполлонов (он же: Кляпа, Аполлоныч, Медведь и Монгольская Морда) действительно вырос в здоровенного бурятского волкодава, и подворье клиники и конюшня уже не представляли жизни без него. Такой лад был у них с Иваном Ильичом и Клюквой, что на самом деле ни баба, ни самовар не поместились бы.

Ужин был сервирован на двоих. Василия Андреевича Николай Александрович отослал. За ужином обсуждали, насколько важно и перспективно дело скорой помощи в целом. Затронули и военную медицину.

– Вера Игнатьевна, я десерт прикажу.

– О нет! Благодарю вас, Николай Александрович! Перебор у меня с десертами.

Хозяин сам разлил чай. Последовала некоторая скомканность, ожидаемая неловкость. Конечно, Вера Игнатьевна собиралась