Хризолит и Бирюза - Мария Озера

— Но разве можно просто перестать чувствовать? — осторожно прошептала я, глядя в глаза Идена, чувствуя, как голос готов сломаться от кома в горле.

В его взгляде было понимание — тяжёлое, взрослое, но и грусть человека, который заранее знает ответ. Чувства не всегда подконтрольны.

— Ты должна задуматься о будущем, Офелия. Ты — княжна империи Ренарн, — тихо сказал он, чуть отстраняясь. Его рука больше не касалась моих волос, и это мгновенно стало ощутимым, как пустота. — Нивар не сможет дать тебе того, в чём ты нуждаешься. Ты можешь хоть тысячу раз убеждать всех и себя в обратном, но меня не надо.

Я знала, что он прав, но сердце болело от противоречий. Что делать, когда два мира сливаются в один, но один из них неизбежно рушится? Я меньше всего хотела терять Нивара.

Чёрт бы побрал ту нашу первую встречу, когда мы ещё не знали, кем друг другу являемся. Я знала: не все выборы ведут к счастью. Но, возможно, именно этот путь — единственный, который способен привести меня к самоуничтожению.

От водоворота мыслей, поднявшихся в голове, меня снова охватила та самая неприятная тошнота, подступившая к самому горлу. Осознав, что на этот раз дело не ограничится лёгким позывом, я осторожно выбралась из‑под тяжести одеяла и горячих рук Идена. С трудом поднявшись, почти на ощупь дошла до ванной — всего несколько шагов, и обед с чаем и мандаринами уже оказался снаружи.

Иден среагировал мгновенно: почти бесшумно последовал за мной, как будто заранее знал, что произойдёт. Мне стало мучительно стыдно за картину, развернувшуюся перед принцем Северной страны. Но, когда он собрал мои волосы в ладонь, не дав им запачкаться, я вдруг ясно почувствовала — это не тот человек, перед которым стоит стыдиться слабости.

— Есть вещи, у которых есть срок, — мягко повторил Иден, когда я, наконец, оторвалась от холодного фаянса и, пошатываясь, вытерла рот тыльной стороной ладони.

Я сжалась, поморщившись от бури внутри себя, но затем подняла распахнутые глаза на него.

До меня наконец-то дошел смысл слов Дмидена Герцверда.

Глава LXIV

Я не могла сомкнуть глаз всю ночь после того, как Иден ушёл из моих покоев, оставив меня под собственными ошарашенными взглядами. С каждым ударом часов ожидание тянулось, как нитка, и, когда стрелки показали восемь утра, я поспешно надела первое попавшееся повседневное платье. Ноги сами повели меня в больничное крыло.

Сердце стучало тяжело и глухо, ладони холодели и вспотели. Каждый шаг по пустынным коридорам отдавался эхом, словно удары по пустому колоколу. Мне казалось, что невидимые глаза следят за каждым моим движением. Тени, дрожащие на стенах от света газовых ламп, превращались в призрачные фигуры, рождая в воображении чудовищ из моих собственных страхов.

Я прижала ладони к прохладному металлу двери, чувствуя, как сердце стучит всё быстрее, словно предостерегая о чём-то, что ждёт меня внутри. Я заставила себя выключить внутренний диалог и сосредоточилась на рваном дыхании, стараясь заглушить тот страх, который, как холодная вода, поднимался всё выше.

В конце концов, мне предстояло встретиться с самой собой.

Когда я открыла дверь, то едва не столкнулась с императорским врачом — тем самым, что осматривал меня пару дней назад.

— Ваша Светлость, — спешно поклонился мужчина, выглядевший столь же удивлённым, как и я. — Я как раз собирался идти к Вам.

Я смотрела на него, чувствуя, как грудь вздымается, а по телу расползается невольная дрожь. Пальцы судорожно сжали подол платья, будто ткань могла оттянуть неизбежное.

— Я… ожидаю ребёнка? — вслух эти слова прозвучали ещё нереальнее, чем в голове.

Врач слегка склонил голову, растерянно глядя на меня. Его выразительные глаза за стеклом очков будто искали нужные слова. Я заметила, как он поднял руку, словно хотел успокоить меня — жестом, голосом, самим своим присутствием, — но внутри меня лишь нарастало напряжение.

— Ваша Светлость, — начал он мягко, — я понимаю, что это тяжёлая новость… У меня есть результаты Вашей крови…

Я не дала ему договорить. Мысль, как холодный нож, пронзила сознание. Как же так? В мире, полном правил, придворных приличий и чужих ожиданий, я утратила контроль над собственной жизнью. Всё, что я знала, рушилось прямо сейчас, и оставалась только я — таинственная, уязвимая, с растущим внутри меня чудом.

— Я… — слова обрывались на губах, каждый вздох давался с трудом. От того, что скажет этот человек, зависела не только моя судьба, но и судьбы тех, кто был рядом со мной. Страшно осознавать, как жизнь меняется в одно мгновение, и как трудно понять, что делать дальше. — Какой срок?

— Шесть недель, — наконец произнёс врач.

Слова прозвучали как приговор. Меня снова затошнило, на этот раз сильнее, чем прежде. Врач среагировал мгновенно — перед моим лицом появился металлический тазик. Тошнота накатила тяжёлой волной, перемешиваясь с гнетущим страхом. Сердце колотилось, словно готовое вырваться из груди. Я видела, как врач, с лёгким беспокойством в глазах, вытянул руку с тазиком, но мир вокруг вдруг утратил чёткость, звуки словно ушли под воду. Я едва слышала его слова о дополнительных осмотрах, потому что единственным звуком, заполнившим пространство, стало моё собственное рваное дыхание — дыхание, предвещающее бурю.

— Мне следует кому-нибудь сообщить, Ваша Светлость? — осторожно спросил он, помогая мне лечь на кушетку.

— Я сама… Никому не говорите, — ответила я, едва слышно.

Мужчина кивнул и принес стакан с горьким отваром от тошноты. Я сделала пару глотков, откинула голову на подушку и повернулась к окну. За стеклом метель уже вступила в свои права. Ветер завывал, как странный посланник, шепча мне о своём холодном владычестве. Снежинки кружились в бесконечном танце, а мне вспомнилась осень — время, когда мир казался полным надежд. Теперь же это чувство ушло. Вместо него — тревога, липкая, как мёд. Ведь именно тогда, осенью, меня купили.

Врач, заметив моё молчание, осторожно коснулся моей руки. Я резко дёрнулась, уставившись на него.

— Вам нужно отдохнуть, — сказал он тихо, с заботой в голосе.

Я кивнула, но мысли продолжали метаться, как птицы в клетке. Когда он вышел, палата погрузилась в тишину, прерываемую лишь шорохом снега за окном. Это молчание только усиливало мою внутреннюю бурю.

Откуда он всё знает? Почему с тех пор, как появился во дворце, он так уверенно намекает на моё положение, будто видел меня насквозь? О, Святой Род, что же теперь делать? Я только стала княжной, а теперь — позор императорской семьи.